очень нудно 
130 
Донасьена разочарованно повернулась, чтобы поставить на место чашку с напитком, и увидела Катрин. Ее усталые глаза заблестели от радости и слез.
– Госпожа Катрин, – бормотала она. – Слава господу! Вы вовремя приехали.
Катрин прижала палец к губам, но старая женщина грустно покачала головой.
– Мы можем говорить. Она не слышит. У нее такой жар, что разговаривает она только в бреду.
Несколько несвязных слов слетело с пергаментных губ больной, и среди них потрясенная Катрин разобрала свое имя и имя Арно. Приступ кашля, от которого только что содрогалось тело старой женщины, понемногу утих. Лицо Изабеллы стало спокойнее, но дыхание оставалось затрудненным и хриплым, глаза выражали мольбу. Казалось, что в бреду Изабелла ужасно страдала, и Катрин почувствовала себя виновницей этих переживаний. Осторожно она взяла горячую руку, сжимавшую грубое одеяло, приложилась к ней губами, как часто делала раньше.
– Мама, – просила она тихо. – Мама, послушайте, взгляните на меня. Я здесь… рядом с вами. Это я, ваша дочь. Это Катрин… Катрин.
Что-то ожило в болезненном, мутном взгляде. Рот закрылся, потом открылся и просипел:
– Ка…трин…
– Да, это я… я здесь.
Глаза повернулись, взгляд стал более осмысленным и остановился на молодой женщине, сжимавшей ее сухие руки.
– Бесполезно, госпожа Катрин, – шептала Донасьена озабоченно. – Она отсутствует.
– Да нет. Она приходит в себя. Мама! Взгляните, вы узнаете меня?
Катрин напрягла всю свою волю, пытаясь пробиться к сознанию больной. Она так сильно желала поделиться своими силами, перелить их в утомленное тело, что в конце концов почувствовала поток энергии, соединявший их руки. Снова Катрин умоляла:
– Посмотрите на меня. Я Катрин, ваша дочь, жена Арно.
Дрожь пробежала по сухой коже Изабеллы при упоминании Арно. Взгляд ее просветлел и остановился на озабоченном лице молодой женщины.
– Катрин, – просипела она. – Вы вернулись?
– Да, мама… я вернулась. Я больше вас не покину… никогда.
Темные глаза больной посмотрели с беспокойством и недоверием:
– Вы… остаетесь? Но… тот молодой человек… Брезе?
– Он принял свои мечты за реальность. Я больше его не увижу. Я – Катрин де Монсальви, и я ею и останусь. Я жена Арно!
Выражение благодарности и облегчения разлилось по лицу больной. Рука, державшая руку Катрин, расслабилась, и легкая улыбка появилась на губах.
– Слава богу, – вздохнула она. – Я могу спокойно умирать.
Она закрыла глаза на минутку, потом вновь открыла и с нежностью посмотрела на Катрин, знаком попросила наклониться пониже и сказала загадочно:
– Я его видела, вы знаете.
– Кого, мама?
– Его, моего сына. Он пришел ко мне… Он по-прежнему такой же красивый. Да, да! Такой красивый.
Жестокий приступ кашля прервал ее речь. Лицо покраснело, взгляд стал умоляющим. Бедная женщина откинулась назад, борясь с удушьем. Временная передышка кончилась. Донасьена подошла к ней с чашкой.
– Аптекарь говорит, что надо давать пить, когда кашляет, отвар из мака, мальвы и сушеных фиалок, но это не так-то просто.
С помощью Катрин ей удалось влить в рот больной несколько капель жидкости. Кашель стал не таким мучительным. Понемногу старая дама успокоилась, но глаза не открыла.
– Она, может быть, поспит немного, – прошептала Донасьена. – Идите и вы отдыхать, госпожа Катрин, вы же устали после долгого путешествия. Я посмотрю за ней до утра.
– Но вы измучились, Донасьена.
– Ба! Я крепкая, – улыбнулась старая крестьянка. – К тому же ваше присутствие придало мне сил.
Кивнув головой в сторону больной, которая действительно засыпала, Катрин спросила:
– Она давно болеет?
– Больше недели. Она хотела идти туда… в Кальвие вместе с Фортюна. Больше не могла выдержать этой разлуки с сыном… Когда же возвращалась, попала под дождь, который шел без перерыва трое суток. Фортюна не мог заставить ее укрыться и переждать. Вернулась промокшая, продрогшая, стуча зубами. На следующую ночь поднялся сильный жар. С тех пор она и болеет.
Нахмурив брови, Катрин слушала, не прерывая, Донасьену. Ее мучили угрызения совести. Она так хорошо понимала поступок Изабеллы, которая хотела компенсировать зло, причиненное Арно, хотя последний об этом ничего не знал. Да и как он мог что-нибудь узнать в этой могиле для живых. Все новости разбивались о стены мира заживо погребенных, который и терпели-то только потому, что он находился в стороне от остального мира.
130 
