65 
Жан-Луи отнимает у мальчика думбек, я отнимаю у девочки пои, и начинается пьяный беспредел.
Я плююсь огнём, как гоанский нищий, мы собираем толпу, чёрный человек не может усидеть на месте (ну — движенец), втюхивает барабан обратно мальчику, отнимает у сбившихся в кучку действительно охуевших детей ещё пару моталок и выскакивает ко мне в круг:
— Покажи, как ты делаль? Покажи!
Я показываю, он схватывает влёт (ну, движенец же, говорю), и мы вполне бодро пляшем какой-то марокканский танец, пока он (движенец, блять) не начинает учить меня правильно трясти сиськами.
— Не так делаль! Не так ноги ставиль! Смотри!
Я смотрю на него, стараюсь ставить ноги, как он — на внешнюю сторону стопы, и поражаюсь тому, как плавно двигается эта чёртова чёрная кошка, как легко и точно широкоплечий высокий мужчина рисует в пространстве женщину.
Огненные шмели на цепочках мечутся, гудят, замыкают круг, приглушают внешние звуки — гул публики, сухой треск дешёвенького думбека, но я знаю, что это ненадолго.
Шмели превратятся в маленьких синих светляков, а потом и вовсе исчезнут, и мы перестанем быть сферическими конями в вакууме, уличный шум обретёт ясность и объём, круг разомкнётся.
Фитили отгорели, публика завопила, мы вернули детям их игрушки, насыпали денег в чехол от думбека — за прокат реквизита и влились в вечернюю толпу.
Нас неспешно несёт к Покровке, Жан-Луи, передав мне бутылку с ромом, вздыхает:
— Ох, усталь. Надо кофе…
— Кофе — это вряд ли. Мы пьяные, чумазые, и керосином от нас шмонит на десять метров.
— Как это — шмонит?
— Stink, — говорю я и картинно морщусь. — Dirty, — и показываю ему руки.
Жан-Луи, с трогательным удивлением пьяного, начинает разглядывать свои руки.
— Поищи чёрную кошку в тёмной комнате, ага, — одобряю я.
Мы переходим дорогу, сворачиваем в Хохловский и тотчас напарываемся на группу бритоголовых подростков (ну, мне там всегда не везёт).
— Балетки! — радуется Жан-Луи, тыча пальцем в подростковые говнодавы. — Балетки! Как твой!
Подростки тоже проявляют некоторую радость, тыча пальцами в моего спутника и приговаривая — черножопый.
Жан-Луи моментально трезвеет, группируется, взгляд становится хищным, но при этом продолжает исполнять пьяного монаха.
— Это кто? — спрашивает, обводя широким жестом бритоголовых.
— Не знаю, — отвечаю с ленцой, — наверное, скинхеды. Дети, вы скинхеды?
— Скинхееееды, — тянет чёрный человек. — Скинхеды — это плёхо. Давай их въебать?
— Ты что? — говорю. — Это же дети. Детишки. Их нельзя въебать.
— Я неправильно сказаль? Въебать — это бить. Выебать — это… как?.. делать секс…
— Выебать. Трахнуть, переспать, занять кого-нибудь любовью. Ну да — делать секс.
— Я правильно сказаль! А ты — неправильно. Дети нельзя переспать. Дети можно бить. Мы будем их бить, а не выебать.
— Все равно неправильно. Въебать — это ударить. Один раз ударить, понимаешь? — Я показываю короткую пантомиму. — Правильно было бы сказать — давай их отпиздим.
— Отпиздим?
— Отпиздить. Избить. Вздуть. Поколотить. Отлупить, — изображаю жестами разницу между всем перечисленным и «один раз ударить», удивляясь про себя, что дети до сих пор не кинулись пиздить нас.
Бросаю взгляд в сторону — улица пуста. Детишки растворились в темноте, видимо, рассудив, что с психами, благоухающими керосином, связываться не стоит.
— А где дети? ~ отвлёкся от постижения русских смыслов Жан-Луи.
— У-еб-ли.
— Опять ебать. Ты сказаль, что много других слов.
— Ей-богу — много. Я тебе потом разговорник подарю. Словарь.
— У меня есть. Я купиль. — Жан-Луи достаёт из рюкзака синюю книжицу. — Смотри — хороший?
«Словарь театральных терминов» — читаю на обложке и хвалю:
— Очень хороший. Увидишь, тут много других слов, кроме «ебать». Мамой клянусь.
Мы извилисто бредём к Лубянке, болтая о фестивале.
Я жалуюсь, что в этот раз смотрю только то, что нравится.
— Это неправильно, — говорит чёрный человек.
Я соглашаюсь — так и есть. Это неправильно — видеть только то, что и так знаешь. Иногда невредно пускать под пустынные своды черепа чужие мысли. Чуждые. Некомфортные.
В этом и смысл — сменить хоть ненадолго точку сборки. Увидеть другими глазами.
— Что это есть — новый театр? — горячится в ораторском раже Жан-Луи. — Новый театр — это п-ф-уй, ничего! Театр всегда как всегда! Одни — представлять, сочинять, петь, другие — смотреть, смеяться, плакать! Всегда как всегда! Старый…
65 
