12 
«Ну не разум, а ум. Честь и совесть нашей эпохи», – он бурчит потихонечку. За такие шутки по головке не погладят: с четверкой по поведению не светит никакой институт.
– Кстати, почему бы ей самой не позвонить?
Дочь радуется: ей кажется, мать готова сделать шаг.
– Да сколько раз хотела! Витька говорит, сто раз бы уж позвонила. Боится.
«Говорит. Значит, определенно виделись», – я чувствую себя солдатом своего муравейника.
– Боится? Меня? Вот это – правильно.
Дочь разочарована. Надеялась решить вопрос. Я встаю из-за стола. Кофейная церемония закончилась. Я не обязана давать объяснений. У детей своя память. Моя дочь не помнит главного. Зато помнит про муравьев.
Я ухожу к себе. Ложусь на диван. Утыкаюсь в стену. Мои стены оклеены цветочными обоями. Когда-то давно я их выбрала: мне казалось, они похожи на тот цветок. Тогда я боялась его забыть.
Мелодия та-та-та-та цветком, он распускается и осыпается, он делается... та-та... и песком, летящим на огонь... та-та-та... мотыльком...
Я веду указательным пальцем. Мой палец скользит по опавшим лепесткам. Так, словно они еще могут сложиться в мелодию. Как будто я – певчий дрозд. Из того неевропейского фильма, который не шел широким экраном. Его показывали в Кинематографе.
Засыпая, главный герой слышал тихую музыку: тата, та-та-та-та... Надеялся, что проснется и все запишет. Его ноты станут певчими птицами – рассядутся по нотным линейкам, как по телеграфным проводам...
За собой я не знала талантов. Но почему-то надеялась. Мне казалось, еще немного, и этот цветок пробьется – прорастет из моей руки...
На стене прозвенела гитара, расцвели на обоях цветы. Одиночество божьего дара, как прекрасно и горестно ты...
Теперь-то я знаю: у меня не было своего голоса.
Как я завидовала им – избранникам мироздания, носителям божьего дара.
Мои родители называли это призванием.
В кухне журчит вода. Дочь моет посуду. Дзенькает кофейными чашками. Судя по звуку, смывает раздражение. С ее точки зрения, мое упорство – необъяснимое упрямство. Догадываюсь, о чем она думает: «Мусик, ты ужасно упертая. Жизнь – разумный компромисс».
В отношениях с ней я всегда готова к компромиссам. Вот и сейчас встаю и возвращаюсь на кухню. Тщательно вытираю стол. Моя дочь легка на обиду: при случае может и вспылить. Я избегаю семейных сцен. Мне тяжко дышать их пылью. Эти запасы я исчерпала на ее отце.
– И все-таки: ты видишься с Витей? – любой компромисс имеет свои пределы.
– Нет, – на этот раз она отвечает миролюбиво. Раздражение кануло в чашки. – Не вижусь, а увиделась. Сегодня. Совершенно случайно.
Совершенно случайно. Похоже, сегодня – особый день. День неожиданных встреч.
– На улице?
Она удивляется:
– Почему на улице? Просто зашел в контору. Красавец, – она заводит глаза мечтательно. – Одет как принц Уэльский. Лучшие бренды. Обрадовался. Я, между прочим, тоже, – в ее тоне дзенькает вызов. – Посидели. Выпили кофе.
Глаза молодых похожи на сканеры: бренды они различают с одного взгляда.
– Где, в офисе?
– Почему? – ее удивляет моя непонятливость. – Вышли. Посидели в кафе.
Обеды – отдельная статья расходов. Все ходят в кафе. Надо держать марку. В их офисе не принято брать с собой.
– А как ты его узнала?
– Фамилия, в документах.
– И что? Что-нибудь рассказывал?
– Ну, – дочь пожимает плечами. – Нормально. Свой бизнес.
– Торговля? – мне трудно сдержать усмешку.
– Господи... Да какая разница!
– Большая, – я выжимаю тряпку, тщательно развешиваю над краном. Если не развесить, моментально пропахнет гнилью. – А как же институт?
– С тобой, – она поджимает губы, – невозможно разговаривать. Закончил. Институт холодильных установок.
Я говорю:
– Такого нету.
– Ну, значит, другой.
Другой так другой. Муравей-солдат может расслабиться. Похоже, он просто ошибся, преувеличил внешнюю угрозу.
– Ты помнишь Елену Глебовну?
– Елену Глебовну? – на этот раз ее черед удивляться.
О той жизни я почти не рассказывала. Во всяком случае, никаких подробностей. Сначала она была маленькая, потом я старалась забыть, выкинуть из памяти.
– Мы вместе работали у Фридриха. – О Фридрихе я упоминала мельком. – Кажется, он убил человека.
Я отворачиваюсь к раковине.
– Убил?! – она удивлена. – Зачем?
– Это что – вопрос целесообразности?
За моей спиной она ворчит недовольно:
12 
