очень нудно 
195 
На летних бульварах старухи, знавшие лучшую жизнь – позолоченные чашки, морозную флору кружевных подолов, мелкую муравьиную грань заморских цилиндриков с ароматами, а может быть – и даже наверное – тайных возлюбленных, – сидели нога на ногу, подняв взоры вверх, где вечерний небесный театр безмолвно расточал горящие алые, золотые сокровища, и ласковый западный свет венчал чайными розами голубые волосы бывших женщин.
А рядом, тяжело расставив опухшие ноги, опустив руки, опустив головы в крапчатых платках, погасив все огни, мертвыми лебедями сидели те, что прожили годы в коричневых общих кухнях, в тусклых коридорах, на железных кроватях, у глубоко прорубленных окон, где за синей рябоватой кастрюлькой, за тяжелым духом квашения, за заплаканным стеклом темнеет и набухает осенней тоской чужая стена.
И Наташа стала мечтать: если уж старость придет и ко мне, пусть я превращусь в чистенькую розовую седую старушечку, любимую школьную учительницу, добрую и смешливую, как булочка с изюмом. Но булочки из нее не получалось, и должна была она стать старухой землистой, с хоботом, и кривоватой.
Только однажды, случайно, попала она в Москву, носилась на такси по ночным, визжащим от мороза улицам, замирая, пугаясь, озираясь на гигантские дома – черные, вставшие на дыбы комоды, угрюмые замки сгинувших титанов, исполинские соты, коронованные кровавыми сторожевыми углями. А утром выглянула из гостиничного окна на притихшую оттепель, на мягкий серенький денек, на путаницу двухэтажных желтых домишек и флигельков, просверленных утренними огоньками – ласковой рукой отведена кисея с маленького оконца, запевает чайник, бабушка в валенках потчует внука белыми сайками – сладкая, мягкая, русская Москва!
И сразу захотелось жить тут, выдыхать морозный пар в маленьких переулочках, расчищать дорожки в сугробах, носить просторные кофты навыпуск, пить чай с баранками, купленными в маленькой, румяной, золотой лавочке!
И в упоении от крепкого утреннего воздуха, от небрежной московской потрепанности, от тлеющих фонариков герани в низких окошечках – проснулась Наташа, раскинула руки, засмеялась и влюбилась – быстро, свободно познакомившись – в русого, бородатого, замечательного Петра Петровича из города Изюм, приехавшего в Москву за покупками. Смеялась, счастливая, налегая грудью на стол в пельменной, глядела сияющими глазами, как бодро забрасывает Петр Петрович горячие белые блямбы через бороду в здоровый рот, собакой бегала за веселым изюмцем по магазинам, махала рукой из длинных очередей, помогала тащить голубые обувные коробки, протискивалась к крутым елисеевским прилавкам, в тесноте нечаянно прижималась щекой к широкой, пахнущей овчинкой спине любимого полушубка.
И Петр Петрович, ничего не замечая, радостно смеялся, оборачивался на Наташу, колыхаясь в ревущем прибое у прилавков «Детского мира», зычно кричал через бушующие головы: «Девушка! Да девушка же! Дайте мне настольный кольцеброс!» И победно потрясал издалека сцепленными над головой руками, кивая Наташе: живой, живой, купил, жди на берегу!..
И на вокзале, у изюмского поезда, радостно тряс Наташе руку: спасибо, вы замечательная женщина, приезжайте в город Изюм, подружитесь с женой, познакомитесь с детишками!..
Схлынул веселый Петр Петрович, и волком завыла Наташа вслед зеленому поезду, и вой ее – военный, вокзальный – летел над звенящими рельсами, над красными кирпичными бараками, над студеной жестокой землей. А за ее спиной, крепко держа Наташу за плечо, строгим терпеливым врачом стояла старость, приготовив свои обычные инструменты.
Стали нравиться серые пуховые платки, стала придирчивее выбирать обувь: не груба ли колодка, не намнет ли косточку? Ходила в гости к старухе Моршанской, разглядывала гомеопатические коробки: сульфур йод, сальвия, гамамелис. Подарила старухе на именины клизму: голубую, веселую, с контурным рисунком: букетики ландыша на фоне солнечного восхода. Вернулась из Парижа гостившая у сестры Конкордия Бенедиктовна, привезла Наташе красную пластмассовую ложечку. Заходил с кроссвордом вдовец Гагин: а ну, Наташа, это по вашей части: река в Казахстане, пять букв, последняя «ш»?
Под Новый год Гагин выпил шампанского и предложил Наташе руку и сердце; Наташа посмеялась, Гагин тоже; веселый был старик, и все веселее с каждым годом получались у него Деды Морозы во хмелю и дойные, племенные Снегурочки.
Она передвигала буфет и вспомнила Коновалова; сначала вспыхнул он голубой точкой во мраке, потом прилетал все чаще, висел в воздухе, промокал нос, пугливо исчезал, если в дверь стучали. Закручивая помидоры, наваливаясь всем телом на тугие крышки, Наташа представляла, как Коновалов, благодарно удивляясь, будет вылавливать двумя пальцами мягкий прохладный капающий мячик и просить добавки.
195 
