очень нудно 
27 
Как это совпадало с состоянием больной души Рудольфа в тот вечер! Сердце его разрывалось. Как мог он жить дальше после последнего разговора с Ганни? Он оплакивал едва возникшее и уже навсегда потерянное счастье… Но голос Маринки приносил неземное облегчение, отрешенность. „Наркотик из недр Индии“, – думал он и не давал ей передохнуть. Когда она наконец умолкла, Рудольф привлек ее к себе, взял за руку. Они долгое время сидели молча. Вдруг она наклонилась к принцу, коснулась губами его лба и произнесла по-русски:
– Бедный!
– Что это означает? – спросил Рудольф. Она не ответила. Никто не знал значения этого слова.
– Это по-русски, – сказал Ойос. – Из их языка я знаю только слово „ничего“ и не вполне уверен, правильно ли понимаю его смысл.
Визит императрицы
В то утро, в девять часов, Лошека, наводившего порядок в салоне, соседнем со спальней принца, ожидал сюрприз. Дверь отворилась, и он увидел императрицу. Одетая в черное, с веером в руке, она была одна. Еще никогда не приходила она к сыну. Не менее удивительным было и то, что ее никто не сопровождал. Особенно поразило старого слугу, проведшего в Хофбурге более тридцати лет, – как она смогла без слуг, без фрейлин преодолеть длинный путь из своих апартаментов до комнат Рудольфа.
Легкой и быстрой походкой, сохранившейся у нее, несмотря на возраст – ей было уже за пятьдесят, – она приблизилась к Лошеку, который не переставал отвешивать поклоны.
– Мой сын у себя? – спросила императрица.
– Его Высочество на аудиенции в зале приемов, – ответил Лошек. – Если Ваше Величество желает, я пойду предупредить принца.
– Нет, я не хочу его тревожить, – сказала императрица. – Я пришла поговорить с тобой, Лошек.
Старик недоуменно смотрел на нее, не в силах понять смысла происходящего. Императрица продолжала:
– Как он себя чувствует, Лошек? Ты всегда жил рядом с ним и знаешь его так же хорошо, как и я. Последнее время он плохо выглядит. Быть может, он немного простудился? Или переутомлен?
– Это так, Ваше Величество, – сказал Лошек. – Переутомлен, и ничего больше. Принц устал… в этом все дело. Других причин нет. Он плохо спит, да и сон его не крепок. Когда я поутру вхожу к нему, я это ясно вижу. Иногда он стонет во сне… Мне так жалко его… И еще более жалко его будить. Но таков приказ. Он не простил бы мне непослушания. Он ложится слишком поздно, это верно… Но уж такая у него жизнь.
Он смолк. Императрица внимательно слушала длинную тираду старого слуги, наполовину скрыв лицо веером. Когда Лошек добавил:
– Он будет тронут, узнав, что Ваше Величество приходили к нему, – императрица прервала его:
– Ты ему ничего не скажешь, Лошек, я приказываю тебе. Возможно, на днях я зайду еще.
Она сделала несколько шагов, оглядела комнату. Ее взор задержался на письменном столе. В центре его, позади письменного прибора, гримасничал человеческий череп. Она пожала плечами, приблизилась, пристально разглядывая череп, потом медленно, как бы нехотя, отвернулась. Рядом с чернильницей лежал револьвер. Указав на него Лошеку, она сказала:
– Ты это здесь оставляешь? Это плохо! Плохо!
С этими словами императрица так поспешно вышла из комнаты, что Лошек не успел открыть перед ней дверь. Она исчезла, оставив после себя запах гелиотропа. Старик, ноги которого подгибались от волнения, почти упал на стул. Он должен был успокоиться, прежде чем попытаться понять смысл только что происшедшей сцены.
В Пратере
Всю вторую половину октября в Вене стояла чудесная погода. В аллеях Пратера, под деревьями, едва тронутыми желтизной, собирались гуляющие, верхом или в экипажах, чтобы насладиться последними теплыми днями. Здесь обменивались поклонами люди из высшего света и деловых кругов, известные актрисы. Тут можно было встретить элегантную открытую коляску, в которой сидела хрупкая, цыганского типа, немного диковатая женщина, которая не смотрела по сторонам. Мало кто ее знал. Только посвященные сообщали друг другу на ухо, что она приехала из России, звалась Маринкой и очень нравилась наследному принцу.
Почти каждый день пополудни ландо баронессы Ветцера появлялось на главной аллее. Никто не расточал столько приветствий, как общительная баронесса. Ее всегда сопровождала Мария, иногда вместе со старшей сестрой.
Но тот, ради кого Мария ездила в Пратер, больше не появлялся. Он охотился, посещал Прагу, Будапешт или Грац; возможно, бывал и в Вене, но в Пратере не показывался. Вот уже две недели его не было видно и в императорских театрах, куда Мария регулярно ездила, когда принц бывал в Хофбурге. Только однажды, после памятного разговора с графиней Лариш, Марии удалось увидеть его. Ее наполнила такая радость, что, казалось, ее хватит на всю оставшуюся жизнь. Увы! Через неделю, не повстречав больше принца, Мария впала в черную меланхолию. Что с того, что она жила в самом веселом, самом открытом доме Вены, если ничто здесь не могло уменьшить ее отчаяния! Ничто ее не трогало, ничто не могло отвлечь. Она настораживалась только тогда, когда вблизи произносили имя принца. Но она обратила внимание на то, что при ней о нем старались говорить вполголоса. Сначала ее охватило беспокойство. Неужели кто-нибудь проник в ее тайну? Вряд ли. Графиня Лариш Валлерзее была настолько верным другом, что Мария не могла усомниться в ее молчании. Разрешение этой загадки надо было искать не здесь. Разве было нечто такое в нынешней жизни Рудольфа, что следовало столь тщательно скрывать? К несчастью, графиня Лариш уехала в свое поместье, и Мария не осмеливалась написать ей о том, что ее мучило. Если бы мадам Ветцера увидела конверт с почерком своей знакомой, она бы не замедлила его вскрыть.
27 
