очень нудно 
30 
20 октября 1894 года Александр III скончался, и двадцатишестилетний Николай Александрович стал императором Николаем II, самодержавным монархом ста тридцати миллионов подданных, империя которого простиралась от Ледовитого океана до Индии и от Тихого до Германии. По определению С.Ю.Витте, «прежде всего и более всего от самодержца требуется сильная воля и характер, затем возвышенное благородство чувств и помыслов, далее ум и образование, а также воспитание».
Воспитанность, учтивость Николая II отмечают почти все. Что до образования — то он слушал лекции, но не сдавал экзамены. «Не знаю, насколько учение пошло впрок», — заметил читавший ему курс права Победоносцев. Витте находил, что Николай II «обладает средним образованием гвардейского полковника хорошего семейства», а Извольский понижал его до «уровня образования кавалерийского поручика» — таково мнение трех долголетних министров царя. Генерал А.А.Мосолов, человек двора, напротив, считал, что у Николая II «очень большие исторические познания». Он любил и знал военную историю, «но знание его вообще истории народа было очень слабо», — пишет В.С. Панкратов, комиссар Временного правительства, охранявший царя в Тобольске. Его удивило также, «как в такой семье, обладавшей всеми возможностями, не окружили детей лучшими преподавателями». Однако почти все, кто знал Николая II, отмечают его живой ум, способность «понимать, иногда с полуслова, нарочито недосказанное».
«Когда император Николай вступил на престол, — пишет Витте, — …он сердечно и искренно желал России в ее целом… всем ее подданным счастья и мирного бытия, ибо у императора, несомненно, сердце весьма хорошее, доброе». «Я всегда буду помнить его удивительно глубокий искренний взгляд, в котором светилась истинная доброта», — пишет А.А.Вырубова, приводя рассказ — не знаю, правда это или нет, — как «революционер, давший обет убить государя», не смог это сделать, когда их взгляды встретились. «Глаза у него были хорошие, добрые… — показывал А.А.Якимов, один из охранников царя в Екатеринбурге. — Вообще он на меня производил впечатление как человек добрый, простой, откровенный, разговорчивый». Впрочем, «добрый взгляд императора» не помешал Якимову участвовать в его убийстве.
«Был ли он добр по натуре? — спрашивает Мосолов. — Сердце царя было полно любви… объектом коей была вся его обширная родина — и никто в частности…» Он любил горячо жену и детей, относился хорошо к сестрам и брату, к двоюродному брату Дмитрию Павловичу, к остальным членам императорской фамилии проявлял «ровно столько любви, сколько нужно было для того, чтобы оставаться в пределах корректности». Он «в отличие от своего отца, увлекаться людьми совершенно не был способен, — говорил великий князь Николай Михайлович. — …Всегда относился с холодком и опаской, идеализировать и прикрашивать их совсем не был наклонен».
«В пределах корректности» Николай II оставался со всеми. Его воспитатель генерал-адъютант Г.Г.Данилович, прозванный «иезуитом», усилил природную сдержанность и скрытность царя. Николай II, пишет Мосолов, «по природе своей был весьма застенчив, не любил спорить, отчасти вследствие болезненно развитого самолюбия, отчасти из опасения, что ему могут доказать неправоту его взглядов или убедить других в этом… Данилович, вместо того чтобы учить своего воспитанника бороться, научил его этот недостаток обходить… Школа „иезуита“ Даниловича дала свои плоды, несомненно помогавшие государю в обращении, но затруднявшие ему задачу управления». При неприятных докладах он, по словам генерала П.С.Ванновского, только «ежился», как под дождем.
Дневник царя — во всяком случае с тех пор, как он стал царем, — оставляет впечатление эмоциональной притупленности, словно не способен он понимать, что испытывают другие. Разорвало бомбой его министра — он записывает: «В лице доброго Плеве я потерял друга» — и тут же следом: «Тетя Маруся завтракала… Гуляли с мама… Покатался с Мишей… Обедали на балконе…» Этими пустяками заполнены все страницы, иной раз впечатление, что читаешь дневник четырнадцатилетнего гимназиста на каникулах, а не тридцатишестилетнего императора в период войны и революции. Притом описаны все эти пустяки по чувству долга, удовольствия в писании он не находил.
Князь В.П.Мещерский, бывший на время конфидентом трех последних императоров, «шептуном», как назвал его И.И.Колышко, почувствовал, что по-государственному образовать Николая II времени уже нет, надо хотя бы дать ему уверенность в себе. «Я уверовал в себя!» — написал царь на шестой год царствования, но едва ли чувство уверенности можно «нашептать» надолго. С.С.Ольденбург сравнивает волю царя с бегом ручья, который «огибает препятствие, отклоняется в сторону, но в конце концов стремится к своей цели». Перед Николаем II стояли такие проблемы, что нужно было быть не ручейком, а сворачивающим камни потоком — или не потечь в другом направлении.
30 
