очень нудно 
40 
Однако у Николая II личное и династическое явно преобладало над политическим. В «неизбежный исторический закон» он не верил, «способностью понимать реальную сложную обстановку» не обладал, и его взгляд на историю можно назвать «детективным»: добрый русский народ, любящий батюшку-царя, стал жертвой коварного заговора. «Я высказал его величеству мое мнение, — пишет князь В.Орлов, — что революция вообще это борьба, подстрекаемая скрытыми силами… Мы имеем дело с организацией масонской в совокупности с еврейскими деньгами… Я рассказал царю подробно… о влиянии масонства на политику и о средствах масонства убийствами и другими способами добиваться власти Израиля над вселенной… Я заметил, что государь относится ко мне с большим доверием, мне казалось, что государь и императрица меня полюбили, и я стал еще более преданной собакой их величеств».
Евреи были манией царя. Своей матери он объяснял, что «вся забастовка, а потом и революция была устроена ими при помощи сбитых с толку рабочих». Он заблокировал все попытки Витте, а позднее Столыпина постепенно предоставить равноправие евреям. Скорее всего, в душе он одобрял погромы. «Народ возмутился наглостью и дерзостью революционеров и социалистов, — писал он матери, — а так как 9/10 из них — жиды, то вся злость обрушилась на тех — отсюда еврейские погромы». На докладе о погроме, устроенном в декабре 1905 года в Гомеле жандармским офицером, он наложил резолюцию: «Какое мне до этого дело?» Даже в Тобольской ссылке в ноябре 1917 года, расшифровывая псевдонимы главарей революции, он рядом с каждым вписал еврейскую фамилию, рядом с Лениным — «Ульянов (Цедерблюм)». Так же неприязненно царь относился к интеллигенции, говоря неоднократно, что ему «противно это слово». Ему вторила царица: «Да, интеллигенция против царя и его правительства, но весь народ всегда был и будет за царя!» — правительство во второй части своей формулы она не упомянула.
Витте нужна была вся его жажда власти и дела, чтобы возглавить это не поддерживаемое ни царем, ни народом правительство. Манифест 17 октября не успокоил сразу Россию, как на это рассчитывал наивно Николай II, но во всяком случае оторвал либералов от революционеров. Дворянство было готово «делить пирог» с буржуазией, пишет Витте, «но ни дворянство, ни буржуазия не подумали о сознательном пролетариате… Он, как только подошел к пирогу, начал реветь как зверь, который не остановится, чтобы проглотить все, что не его породы. Вот когда дворянство и буржуазия увидели сего зверя, то они начали пятиться».
Они пятились, а Витте как ловушку открывал для них вхождение в правительство. Спор возник из-за того, кто будет министром внутренних дел: Витте сам этот пост брать не хотел, давать его неопытному земцу — тем более, речь шла о том, кто выполнит грязную работу по подавлению революции. Витте нужен был человек умный и решительный, знакомый с организацией полиции и лояльный по отношению к нему самому, — такого человека, как ему казалось, нашел он в лице П.Н.Дурново. Общественные деятели войти с Дурново в правительство не захотели — и не столько по политическим соображениям, сколько по моральным, П.Н.Дурново, будучи директором Департамента полиции, выкрал из стола испанского посла письмо своей любовницы, а затем устроил ей сцену ревности, резолюция Александра III была: «Убрать эту свинью в 24 часа!»
Витте, однако, предпочел П.Н.Дурново — и ни в его уме, ни в его решительности не разочаровался. Дурново, если можно так сказать, успешно сбивал революционный пожар по принципу «когда горит дом, стекол не жалеют». Он обманул другие ожидания Витте — не стал на его сторону против царя, а постепенно вошел с тем в доверительные и не зависящие от Витте отношения. Витте «окончательно потопил сам себя в глазах всех, — может быть, исключая иностранных жидов», — писал Николай матери 12 января 1906 года, но «Дурново — внутрен[них] дел — действует прекрасно».
Еще больше затруднений вызвал у Витте Д.Ф.Трепов, ушедший с поста петербургского генерал-губернатора и товарища министра внутренних дел по полиции, но назначенный дворцовым комендантом. «Трепов для меня незаменимый своего рода секретарь, — простодушно пишет Николай матери. — Он опытен, умен и осторожен в советах. Я ему даю читать толстые записки от Витте, и затем он мне их докладывает скоро и ясно. Это, конечно, секрет для всех!» Не знаю, выиграли или нет социально-экономические и политические теории Витте в изложении конногвардейского офицера.
40 
