35 
Этот старший лейтенант был совсем не похож на кадрового офицера — слишком хорошо знал и любил свои права, готов был их отстаивать и другим советовал это делать. Когда борттехник Ф. сказал, что, по слухам, двухгодичникам положен двухнедельный отпуск до нового года, но кто ж их отпустит, едва в строй вошедших, — борттехник Янкин. решительно возразил:
— Как это «кто отпустит»? Пишите на отпуск, а если начнут кочевряжиться, сразу пишите прокурору!
Первый полет борттехника Ф. выпал на первый снег. Летели в Зею. Это был традиционный молочный рейс, когда в салоне вертолета на пути туда позвякивают пустые трехлитровые банки в авоськах, принесенные личным составом, а на пути обратно они стоят прочно, полные молока и сметаны. Садились у дороги прямо возле проходной Зейского молокозавода, наполняли тару, рассчитывались, запускались и улетали.
Но сейчас борттехника Ф. не интересовала цель полета. Он сидел в грузовой кабине на откидном сиденье у двери в кабину пилотов и, подсоединив свой шлемофон к бортовой сети, слушал, как командир запрашивает РП, просит разрешения на руление и взлет, говорит «вас понял, взлет разрешили». Рев двигателей нарастает, вибрация пронизывает тело борттехника, он чувствует себя так, словно помещен в гигантскую электробритву, которая еще и перемещается. В иллюминаторе сквозь метельные вихри первого снега, поднятые винтами, мелькают аэродромные постройки, заснеженные вертолеты, люди, сметающие с них снег. Вдруг бритва останавливается и, постояв немного, начинает подниматься, одновременно опуская нос так, что тело борттехника придавливает к стенке, а пустые банки на полу начинают скользить прозрачным звенящим стадом к его унтам.
Они уже в небе. Борттехник смотрит в иллюминатор двери и видит под консолью вооружения неряшливо побеленную землю. Вытертое до третьего корда колесо шасси висит в небе, такое близкое, но уже отделенное пропастью. «Отход по заданию, — слышит борттехник в наушниках. — Азимут 170…». Вертолет закладывает вираж, борттехник цепляется за сиденье, чтобы не съехать, стадо банок, подпрыгивая и дребезжа сквозь гул, бежит к двери, борттехник останавливает банки ногой в косматом унте. Солнце ползет по дополнительному баку, фейерверком вспыхивает в баночном стекле. Синее морозное небо за бортом, пар изо рта — все гудит, переливаясь, вибрируя — уже не бритва, а камус, поющий в губах неба.
Открывается дверь, из пилотской в грузовую выходит борттехник Янкин.
— Иди, — говорит он, показывая рукой в кабину, — работай. Перед посадкой сменю.
Борттехник Ф. входит в кабину, подключает фишку шлемофона к разъему, садится на свое рабочее место — откидное сиденье в проеме двери, между командиром и штурманом, чуть сзади. Отсюда ему виден весь приборный иконостас кабины, — его он обязан обозревать в полете, контролируя показания. Борттехник обводит кабину спотыкающимся взором, прижимает ларинги к горлу и делает свой первый доклад:
— Давление и температура масла в главном редукторе в норме, топливные насосы, генераторы, САРПП работают, автопилот, гидросистема в норме…
Пока он думает, что еще отметить, откликается командир.
— Понял… — кивает он.
Борттехник облегченно откидывается спиной на закрытую дверь. В кабине тепло, работает печка, гонит теплый воздух. Перед борттехником — носовое остекление. За стеклом плывет под брюхо машины чахлый лес — то буро-зеленый хвойный, то желтый, еще осенний лиственный, то пустой и голый. Чем дальше на юг, тем лишайнее снег, и скоро он исчезает совсем. Борттехник гудит-летит в тепле. Он расстегивает куртку с рыжим меховым исподом, под ней — летный свитер цвета какао, поверх свитера, до самых плеч — синие летные «ползунки» со множеством карманов на «молниях», с клапаном сзади для больших и неотложных дел, с кольцами у колен — привязывать унты, чтобы не слетели во время прыжка с парашютом. Но сейчас густые собачьи унты не привязаны, — борттехник не собирается покидать вертолет.
Ему все спокойнее лететь в этой хрустально ограненной скорлупке. Он смотрит то на пейзаж, то на приборы. Прошло десять минут от первого доклада, он делает второй, и, после одобрительного кивка командира, откидывается на дверь уже совершенно беззаботно. Он закрывает глаза и слушает, как поет в нем небесный камус… Интересно, — думает он, чувствуя, как засыпают, пригревшись, его ноги, — из всех новых борттехников только он выбрал собачьи, — остальные взяли овчину. Пес и овцы — есть в этом какая-то буколическая символика, — зеленый луг, веселый лай…
35 
