очень нудно 
48 
Новый борттехник оказался перворазрядником, а то и кандидатом в мастера спорта (автор уже не помнит, склоняясь ко второму, потому что перворазряднику проигрывать все же несолидно), и все книги, вставшие у него в комнате на полке, были шахматными. Борттехник Ф. вдруг осознал, что его знание нескольких дебютов по пять ходов в каждом, в данном случае равно полному незнанию. Он проигрывал один к пяти каждый день, и единственное отдохновение находил в пяти- или одноминутном блице, где борттехник — тут счет был обратный. Но теперь он знал, что зима дана ему еще и для полной победы над кандидатом в мастера спорта по шахматам.
В отпуске он говорил друзьям, что в Афган не идет, потому что отправляют в Чернобыль. В ответ на уговоры отказаться во что бы то ни стало, пожимал плечами. У лейтенанта ВВС было много денег, он поил друзей водкой, возил их на такси, покупал девушкам большие букеты красных роз. Однажды вечером он увидел в программе «Время» репортаж Михаила Лещинского, в котором мельком показали строй вновь прибывших вертолетчиков. Кадр был секундный, но отпускник успел узнать лицо борттехника Мухаметшина! Потом он начал думать, что мог обознаться, но сходство было слишком велико, чтобы сомневаться. «Теперь все…» — подумал борттехник Ф. с грустным облегчением.
Он вернулся в часть в середине ноября и, к своему разочарованию, увидел, что «афганцы» по-прежнему были в Магдагачи.
— Я вас скоро сам убью, — сказал он злобно.
— Успокойся, через неделю уходим, — сказал борттехник Мухаметшин.
Они сдавали свои борта. Наступали холода. Трава на стоянке была седой, земля — твердой как бетон. С хмурого неба медленно сыпал мерзлый туман, временами превращаясь в снег. Борттехник Ф. делал перевод своей машины на зимние, менее вязкие масла. Он бродил по пустынной стоянке то с ведром, то со стремянкой, напевая под нос: «осень, ты на грусть мою похожа, осень, вместе будем до зимы…», разжигал в патронном цинке керосин, бросив в него кусок ветоши, — греть руки, когда они замерзнут, — расконтривал, откручивал, заливал, закручивал, законтривал… И когда он, стоя на стремянке, заправлял маслом шарниры хвостового винта, мимо сквозил как всегда стремительный инженер эскадрильи. Он пробежал, остановился, вернулся, посмотрел поверх очков на борттехника, словно что-то вспоминая, и сказал:
— Ты фото на паспорт сдал?
— Какой паспорт? — удивился борттехник.
— Дурака выключи! Служебный, какой еще! Ты же в отпуске был, когда все «афганцы» сдали, а завтра последний день! Хули телишься-то?
Борттехник стоял, боясь сказать слово, чтобы не спугнуть. Но сказал:
— Завтра сдам…
— Борт Чакиру передавай! — убегая, крикнул инженер.
Борттехник пальцами вкрутил пробки шарниров ХВ, спустился по стремянке и помчался фотографироваться. Китель он пошить так и не успел, пришлось взять у лейтенанта Мухаметшина Дело было к вечеру, фотоателье в поселке уже закрылось, но это не могло остановить борттехника Ф. Он понял, что там, наверху, решили дать ему шанс, — инженер, судя по очумелому виду, не понимал, что говорил. Да и он ли вообще говорил его устами?
У борттехника Ф. был фотоаппарат ФЭД-5, бачок для проявки пленки и отцовский увеличитель УПА. На фоне простыни, при свете электрической лампочки, за неимением вспышки используя большую выдержку и не шевелясь, чтобы не смазать, в кителе, который сидел на плечах, как бурка Чапая, борттехник Ф. отснялся на всю пленку, проявил ее, просушил, и уже ночью отпечатал фотографии — темный, опухший лик меж погон, приподнявшихся, как крылья настороженного орла.
Утром он отнес шесть карточек с уголком в строевой отдел и осторожно вышел, тихо прикрыв за собой дверь, чтобы там не опомнились и не крикнули в спину — погоди-ка, тебя же нет в списках!
Несколько дней он ждал отбоя на каждом построении. Лишь когда получил на руки синий заграничный паспорт со своей самопальной фотографией, когда сдал свой борт Љ 22 старшему лейтенанту Чакиру, а зимний шлемофон и унты, упакованные в мешок, — на вещевой склад, когда, наконец, им сообщили, что завтра они убывают в Возжаевку, а оттуда — в Узбекистан, — только тогда борттехник Ф. успокоился. Вечером он сыграл несколько партий с кандидатом в мастера, две проиграл, поставил часы на блиц, выиграл две и встал.
— Ну, — сказал он, — спасибо за игру, но мне пора.
— Да поиграйте еще, — предложила радушная жена кандидата.
48 
