15 
В этот вечер я впервые невнимательно следил за игрой Селин на сцене. Что означает ее неожиданное приглашение? Она не может не понимать, как я к ней отношусь. Она должна наизусть знать симптомы неизлечимого недуга, которым я болен, ведь она не первый год поет и пленяет. И все же Селин лично позвала меня в гримерку. Неужели я могу надеяться на нежданное чудо?
Конечно нет. Хорошо, что я всегда самокритичен – привитая с детства привычка. Иначе я бы не перенес разочарования.
На «небольшой» праздник в гримерку Селин пришло по меньшей мере человек двадцать пять. Там нельзя было повернуться, чтобы не толкнуть кого-нибудь локтем в спину. Селин, еще в сценическом костюме, была чудо как хороша. Она была довольна выступлением, и ее глаза сверкали как два драгоценных камня. Но за ее спиной, в кресле перед большим трюмо, заставленным всевозможными баночками, сидел итальянский князь. И я пожалел, что принял ее слова за чистую монету.
– Мишель! – звонко воскликнула Селин, увидев меня. – Мой дорогой англичанин, проходите скорее! Скажите, как я понравилась вам сегодня?
Гости нехотя расступились, и я смог подойти к Селин. Она схватила меня за обе руки и ласково заглянула в мои глаза. В другой раз я бы задохнулся от счастья, но сейчас я ощущал себя героем пьески, второстепенным персонажем, необходимым для выяснения отношений между главными героями. Неизвестно почему, но Селин Дарнье решила использовать меня. Для чего? Чтобы возбудить чью-либо ревность? Или зависть? Или просто по прихоти?
В любом случае Майкл Фоссет не годится на такую роль. Я любил Селин всем сердцем, но становиться ее игрушкой не собирался.
– Вы были как всегда прекрасны, Селин, – сказал я с неизвестно откуда взявшейся холодностью. – Но, по-моему, мадам Бовари не самая выигрышная ваша роль. В «Тоске» вы намного эффектнее.
У Селин вытянулось лицо, а я почувствовал укол совести. Не слишком ли далеко завела меня оскорбленная гордость? Но деваться было некуда. Моей оплошностью воспользовались другие, и вокруг Селин загудели голоса, уверяя ее в том, что она божественно пела.
– Мишель прав, – возразила она. – В «Тоске» я действительно пою лучше.
С этими словами она посмотрела на меня точно так же, как тогда, на венецианском карнавале. И я немедленно пожалел о том, что вокруг столько людей. Если бы только сейчас мы были одни, я бы не стал молчать! Я бы рассказал ей, что за два года от прежнего Майкла Фоссета не осталось и следа. И что я ничего не прошу взамен, а лишь хочу, чтобы она знала о моей любви.
Хотя зачем ей слова? Разве Селин не знает обо всем и без них?
– Значит, «мадам Бовари» в Лондон я не повезу, – серьезно продолжала Селин, но в ее глазах плясали чертики.
– Ты собираться Лондон? – грубо окликнул ее итальянец. Он очень плохо говорил по-французски.
– Да, – кивнула Селин. – Я, страшно сказать, ни разу там не была. Конечно, если Мишель приглашает меня…
На меня смотрели все, кто был в гримерке. Кем они считали меня? Следующим избранником дивы? Заместителем итальянца? Бывшим любовником? Импресарио? Мне было все равно. Я хотел бы знать, кем меня считает Селин!
– Лондонская публика будет счастлива видеть великую Селин Дарнье на сцене нашего оперного театра, – сказал я отстраненно.
Кажется, итальянец взглянул на меня с заметным удивлением.
– А вы, Мишель? – спросила Селин с заметным волнением. – Вы хотите видеть меня в Лондоне?
Это было уже чересчур. Селин Дарнье – превосходная актриса, и ее невозможно было заподозрить в притворстве. Почти невозможно. На этот раз она перегнула палку. Смуглое лицо итальянца исказилось. Я видел, что стрела Селин попала в цель. Но она выбрала неудачное средство, чтобы привести его в ярость.
– Для меня это не имеет большого значения, – проговорил я. – Я могу себе позволить наслаждаться вашим искусством в любой точке планеты.
Селин поджала губы. А я понял, что дальше так продолжаться не может. Я должен выйти из этой недостойной гонки. Мое место у трона тут же займет другой, так что Селин и не заметит моего отсутствия. Я буду любить ее вечно, потому что второй такой нет во всем мире. Но я устал преследовать мечту…
– Как вы жестоки, Мишель, – прошептала Селин, словно мы были одни. Мы вели с ней свой разговор, непонятный остальным, которые с жадностью ловили каждое слово и недоумевали.
– Это не жестокость, – усмехнулся я. – Это правда. Где бы вы ни находились, для меня ничего не меняется.
15 
