72 
Алтея снова открыла глаза, понимая, что лежать с закрытыми глазами — еще один способ спрятаться от реальности.
— Когда он умер, мать решила заняться тем, что его и сгубило, — приложиться к бутылке. Она напивалась не так сильно, как он, но лупила меня не меньше.
Кольту оставалось только ломать голову, как у людей, которых она описала, могла родиться столь прекрасная и столь достойная дочь.
— У тебя были другие родственники?
— Бабушка и дедушка по материнской линии. Я не знаю, где они жили, я никогда их не видела. Они отказались от матери, когда та сбежала с моим отцом.
— Но они знали о тебе?
— Если и знали, им было наплевать.
Кольт ничего не ответил, пытаясь осмыслить то, что она рассказала. Но не мог, просто не мог понять семью, которой нет дела до ребенка.
— Хорошо. И что ты делала?
— В детстве ты ничего особенного не делаешь, — безразлично ответила она. — Ты находишься в полной власти взрослых, но все дело в том, что очень многие взрослые лишены жалости. — Она замолчала, чтобы уловить потерянную нить повествования. — Когда мне было восемь, мать ушла, она часто пропадала, но на этот раз она не вернулась домой. Через пару дней сосед позвонил в социальную службу. И они забрали меня.
Алтея снова потянулась за стаканом. На этот раз ее руки не дрожали.
— Это долгая и вполне обычная история.
— Я хочу услышать ее.
— Меня отдали в приемную семью. — Она отпила глоток воды. Зачем рассказывать ему, как она была напугана, какой потерянной себя чувствовала тогда. Вполне достаточно одних фактов. — Все было нормально. А затем социальные работники отыскали мать, пожурили, потребовали, чтобы она вела себя прилично, и вернули меня ей.
— Зачем, черт подери, они это сделали?
— В те времена все было совсем иначе. Суд посчитал, что ребенку лучше жить с матерью. Но в любом случае она не долго была трезвой, и все началось сначала. Несколько раз я сбегала из дома, но меня возвращали обратно. Были еще приемные семьи. Но тебя не оставляют надолго в одной семье, особенно когда ты никому не подчиняешься. А у меня к тому времени сильно испортился характер.
— Ничего удивительного.
— Меня бросало из стороны в сторону. Социальные работники, судебные заседания, школьные психологи. Все это ужасно отягощало жизнь. Моя мать связалась с каким-то парнем и в конце концов сбежала с ним. Думаю, в Мексику. Как бы там ни было, обратно она не вернулась. Мне было лет двенадцать — тринадцать. Меня злило, что я не в состоянии сказать, куда хочу пойти, где хочу жить. Я сбегала при первом удобном случае. И вот они занесли меня в разряд несовершеннолетних преступников и поместили в женский приют, откуда один шаг до исправительной школы. — Ее губы скривились в сухой усмешке. — А это было для меня смерти подобно. И я исправилась, старалась вести себя как можно лучше. И в конце концов меня снова поместили в приемную семью.
Алтея выпила воду и отставила стакан в сторону. Она знала, что не долго сможет сохранять видимость спокойствия.
— Я боялась, что, если не смогу держать себя в рамках допустимого на этот раз, меня отправят в женский приют до того, как мне исполнится восемнадцать. Поэтому я решила рискнуть. Они были хорошей парой, возможно, не много наивными, но милыми людьми, с правильными намерениями. Они хотели внести свой посильный вклад в исправление общественных несправедливостей. Она была президентом школьного комитета, и они принимали участие в митингах против атомных электростанций. Они хотели усыновить вьетнамского ребенка. Помню, что я часто посмеивалась над ними у них за спиной, но они мне действительно нравились. Они были добры ко мне.
Алтея помолчала, но Кольт не торопил ее, дожидаясь, когда она продолжит рассказ.
— Они давали мне свободу и относились ко мне справедливо. Но был один недостаток. Их сын. Семнадцатилетний парень, капитан футбольной команды, король выпускного бала, студент. Зеница их ока. Очень скользкий тип.
— Скользкий тип?
— Ну, знаешь, человек внешне безупречный, у которого море обаяния и вроде бы куча достоинств. А внутри это абсолютно отвратительное, отталкивающее создание. Ты не можешь увидеть его грязь, потому что наталкиваешься на отполированную до блеска, безупречную поверхность, но под ней скрыта настоящая трясина. — Ее глаза сверкнули при воспоминании об этом. — И я это чувствовала. Мне не нравилось, как он разглядывает меня, когда его родители этого не видели. — Она начинала задыхаться, но ее голос по-прежнему звучал ровно. — Словно я кусок мяса, который он выбирает, собираясь зажарить и сожрать. Они не могли этого разглядеть. Они видели перед собой своего безупречного сына, который никогда не доставлял им неприятностей. И вот как-то вечером, когда родителей не было дома, он вернулся домой после свидания. Господи…
72 
