9 
— Вы правы лишь в одном отношении, — продолжала она, — Альенора и вправду безобидна и наивна. Она действительно такая, ей абсолютно чужда расчетливость. Не возьми я ее под защиту, издатели обобрали бы ее за милую душу.
— Значит, вы ее литагент?
— В некотором роде, хотя никакого контракта мы с ней не заключали. Я встретила Альенору пять лет назад, когда вышел ее первый роман. Мне очень понравился стиль автора, и я приехала в Книжный салон, чтобы она подписала книгу. В издательской аннотации на задней обложке сообщалось, что Альенора Малез — особенная, своеобразная натура и что «ее оригинальность призвана обогатить наше общество». Увидев ее, я испытала настоящее потрясение. Ее детская непосредственность просто бросалась в глаза. Сидя у своего стенда, она — вместо того чтобы взять книгу, протянутую для подписи, или приветствовать публику улыбкой торгаша, зазывающего покупателей, — усердно ковыряла в носу, не обращая внимания на брезгливые взгляды окружающих. В этот момент к ней подошла какая-то дама, и я ясно увидела, как она ткнула ее кулаком в спину, а другой рукой сжала ее запястье, понуждая взять перо для подписи. И тут мне стало ясно, что Альеноре необходима защита.
— Но на обложке «Холостых патронов» не указано, что она… особенная.
— Да, потому что уже со второй книги я взяла это под контроль. Меня шокировало, что издатель использует ее умственную отсталость как козырь при продаже романов, тем более что их прекрасно можно читать, даже не зная этого. Я добилась, чтобы про ее болезнь больше не упоминали, но тогда издатель вздумал поместить на супере ее фотографию. Что, в общем, было одно и то же, поскольку лицо Альеноры сразу выдавало ее состояние. Мне пришлось бороться и с этой затеей.
— И вы победили.
— Да. Но трудней всего оказалось другое: войти с ней в контакт. И не потому, что она скрывала свои координаты — она их попросту не знала. Я была вынуждена проследить за ней. И таким образом проникла в эту тайну: издатель держал Альенору взаперти в крошечной однокомнатной квартирке, снабдив ее магнитофоном. К вечеру приходила женщина — что-то вроде надзирательницы — и прослушивала ленту, на которой Альенора должна была записывать текст своего нового романа. Если пленница, по ее мнению, поработала хорошо, ей оставляли много еды. Если нет — она не получала ни крошки. Альенора очень любит покушать. Тем не менее она ничего не понимала в этом шантаже.
— Какая мерзость!
— А самое худшее заключалось в том, что я не могла этому воспрепятствовать. Но после долгих поисков я нашла ее родителей, которых эти издательские Тенардье[11] заверили, что их дочь ведет в Париже роскошный образ жизни. И открыла им всю правду. Они страшно возмутились, но признались мне, что больше не в силах ухаживать за дочерью. Тогда я сказала, что готова поселить Альенору у себя и заботиться о ней. К счастью, они даже не поинтересовались условиями ее существования. Я говорю к счастью, потому что в то время жила в кошмарных трущобах на улице Гут-д'Ор, в сравнении с которыми наша нынешняя квартира, купленная на гонорары Альеноры — просто дворец. Вот ваюс смутило, что здесь нет отопления. А в лачуге на Гут д'Ор у нас не было не только отопления, но даже водопровода.
— А ее издатель не пытался ставить вам палки в колеса?
— Конечно, пытался. Но родители по всем правилам оформили мою опеку над Альенорой, и это защищает нас обеих. Однако я не считаю ее своей подопечной, тем более что она старше меня на три года. По правде говоря, я люблю ее как сестру, хотя жить с ней бок о бок не всегда легко.
— А я-то сперва подумал, что писательница — это вы.
— Странная вещь: до встречи с Альенорой я действительно воображала, что могу писать книги — пишут же их другие! Но с тех пор как она начала диктовать мне свои тексты, я отчетливо поняла, что́ меня отличает от настоящего писателя.
— Значит, она вам диктует?
— Да. Ей трудно писать от руки. А перед клавиатурой она и вовсе цепенеет.
— А вам это не слишком тягостно?
— О нет, как раз эта часть моей роли нравится мне больше всего. Пока я была пассивной читательницей Альеноры, я не отдавала себе отчета в сути ее искусства. Ее проза настолько прозрачна, что внушает желание самому взяться за перо: кажется, будто это необыкновенно просто. Каждому читателю следовало бы переписывать тексты любимого автора: лишь тогда становится ясно, чем именно они хороши. Чтение — слишком быстрый процесс, он не позволяет разглядеть то, что кроется за этой мнимой простотой.
9 
