очень нудно 
26 
— Так вы знакомы? — сказал Подорогин.
— С кем?
— С Леонидом Георгичем?
— Упаси боже. — Валентин Печкин оттянул поочередно кожу нижних век. — Сначала был звонок, потом я получил от него пакет. Вот и все.
— Какой пакет?
— Там. — Толстяк выставил над плечом большой палец. — В столе, слева.
Юра пошарил в тумбочке стола и, высыпав на пол ворох бумаг, достал небольшой холщовый сверток.
— Этот? — сказал Подорогин.
Обернувшись, толстяк укоризненно посмотрел на разбросанную бумагу.
— Да.
Юра, встав под лампой, рассматривал треснувший полированный оттиск на сургуче.
— Для па-ке-тов, — прочитал он, зачем-то понюхал печать, постучал по ней пистолетом и передал сверток Подорогину. — Фуфло.
Подорогин сломал печать и развернул холст. В холсте обнаружился еще один сверток, полиэтиленовый. Это был фирменный пакет с логотипом и адресом «Нижнего». Юра что-то беззвучно, одними губами, коротко спросил у Зураба. Зураб ответил шумным вздохом. Чувствуя, что толстяк следит за ним в зеркало, Подорогин отвернулся к окну. Внутри пакета оказалась его старая «нокия», та самая, которую две недели назад он отдал следователю Уткину. На задней панели запеклись багровые бисеринки — следы проб, учиненных Шивой новому лаку для ногтей.
Ругаясь в нос, Юра стал шумно ходить по комнате.
— И что? — Подорогин показал телефон толстяку.
— Вы меня спрашиваете? — замер Печкин.
Подорогин молча смотрел в его затылок.
— Тебя, блядь, кого еще! — вдруг заорал Юра.
С налившимся кровью лицом и такой же пунцовой шеей, на которой проступили очертания длинного, отороченного стежками шрама, он подскочил к толстяку и ткнул его пистолетом в поясницу, так что Печкину пришлось опереться на стену. «Макаров» почти наполовину ушел в податливую, как одеяло, складку жира.
— Выебываться, сука? Выебываться, сука?!
— Тихо. — Зураб взял Юру за руку, тот отчаянно ахнул, отдернул оружие и снова, как зверь в клетке, принялся мерить комнату шагами от стены к стене.
Подорогин включил телефон. Тотчас зазвучал сигнал SMS-передачи.
Валентин Печкин обиженно сопел, почесывая спину.
Подорогин открыл сообщение: «You Have А New Voice Message». Нерешительно и в то же время с силой он провел большим пальцем по экранчику, как будто хотел стереть надпись. Затем набрал номер голосовой почты, ввел пин-код и ждал, когда включится запись на виртуальном автоответчике.
Неожиданно дверь комнаты распахнулась. За порогом мелькнуло влажное, красное от натуги женское лицо с прилипшими волосами, загремела эмалированная миска, оставленная толстяком.
— День на дворе, у кобеля блядешник…
Все произошло так быстро, что когда с автоматом наизготовку Зураб выглянул в коридор, ему оставалось только закрыть дверь — он никого не увидел. В комнате запахло мылом и паром.
Услышав в трубке голос следователя Уткина, Подорогин отошел в угол, где шаги и матерный ропот Юры не заглушали слабого эфира. У него вдруг застучало в висках. Он встал лицом к стене и закрыл свернутыми перчатками свободное ухо.
— …если, Василь Ипатич, вы сейчас в свинарнике у Печкина и с вами люди, нанятые через Тихона Самуилыча, то положение ваше более чем двусмысленное, — приветствовал его Леонид Георгиевич. — Я не могу постоянно спасать вас. Но об этом позже. Сейчас извольте позаботиться хотя бы о том, чтоб молодчики ваши не слышали меня… Так вот. Печкин абсолютно не в курсе вашей истории. Можете не тратить время на расспросы. Если, конечно, вы уже не начали этого делать и молодчики не жарят его утюгом. Не ждите также никаких судьбоносных разоблачений и от меня. Я их не сделаю. Единственное, что я могу посоветовать вам, так это то, что если вы не хотите, чтоб история ваша бесшумно закончилась сегодня, то вы будете участвовать в ней. Дайте Печкину знак, или — уж не знаю, как там лучше при молодчиках, — прикажите ему ехать с вами. Все остальное он покажет и расскажет вам сам. Молодчики ваши, Василь Ипатич, помимо задания выяснить, что вам могло понадобиться в такой дыре, имеют еще и главный приказ: не возвращаться с вами. То есть вы должны исчезнуть сегодня в могильнике одной из заброшенных ферм. Скорее всего, совхоза имени Свердлова. Это в двух километрах от вас. Девяносто восемь процентов. Как-нибудь дайте знать Печкину и об этом, но, ради всего святого, Василь Ипатич, дайте ему знать об этом не до того, как он покажет вам то, что должен показать, а после… — Леонид Георгиевич закашлялся, прочищая горло. — Я, конечно, в курсе ваших культпоходов в прокуратуру, Василь Ипатич, и знаю, что у вас мало резонов доверять мне. Да, собственно-то, я ничего и не требую от вас. Но в то же время я не понимаю и того, как могли вы оставаться так глухи и слепы, когда после смерти Штильмана, не прикладывая к тому никаких особых усилий, вообще ничего, вы надеялись, и даже не просто надеялись, а были свято уверены в том, что вам позволят оставаться в живых во главе дела, в которое вы не вложили ни одного рубля и ни одной идеи, кроме названия? Как, Василь Ипатич, вы могли не видеть всего этого?.. — В трубке треснуло, всплыл оптимистичный голос оператора: «Если хотите прослушать сообщение еще раз…» — но Подорогин оборвал его. Он уперся в стену кулаком, поглядел себе в ноги и зажмурился.
26 
