очень нудно 
70 
— Я мог бы этого и не говорить и даже не имею права, — смущенно сказал Григорий, видимо, пытаясь отвлечь Подорогина от росписи. — Но я скажу. Всего один раз. — Главное, о чем вам следует задуматься, Василий Ипатьич — это связь между вашей институтской специальностью и складом ГСМ на Скнилове. Важнее этой связи для вас сейчас ничего не должно существовать. Все.
Подорогин пошел в противоположный конец зала и сел на лежак. На языке у него вертелась восклицательная бессмыслица — «какого черта», «как понимать» — пустые оболочки фраз, значение которых скорее состояло в качестве произношения, как в ссоре бывает значима не суть ругательства, а тембр. Ужас заключался не в том, что Григорий был не в состоянии ответить на его вопросы, а в том, что он сам уже не умел их поставить. Так он устало прилег и, рассматривая пухлых ангелов, напоминавших младенцев с подгузничной упаковки, неожиданно уснул…
Григорий разбудил его, как показалось, в ту же минуту.
Но на самом деле он спал без малого восемь часов. Подорогин поднес к глазам циферблат «ролекса» и, как будто часы могли врать, постучал по стеклу.
— Черт.
Он был по грудь накрыт теплым пледом.
— Подъезжаем, Василий Ипатьич, — сообщил Григорий.
Подорогин сдвинул плед и сел.
Автобус сбавил скорость и после нескольких плавных поворотов остановился. Где-то вдали звучала милицейская сирена.
Подорогин вдел ноги в тапочки и пошарил рукой по лежаку. Григорий пригласил его спуститься на первый этаж.
Почти вплотную к открытой автобусной двери находился дверной проем какого-то помещения. Вход этот, судя по табличке с затертым номером на металлической двери, был служебный.
В зазор между порогом машины и порогом помещения виднелся чистый бетонный пол. Вид в обе стороны от входа был ограничен узкими прорезиненными шторами, прикрепленными к потолку и ниспадавшими до самой земли.
Подорогин оглянулся на Григория.
— Вам — туда. — Молодой человек кивнул на проем.
Подорогин заколебался: явиться в незнакомом помещении неглиже, в одном халате, для него было внове. По крайней мере, на трезвую голову. Тем не менее, стиснув зубы и не дожидаясь успокаивающего понукания, он перешагнул, словно пропасть, оба порога — и автобусный, и служебного входа.
С тихим пневматическим выдохом дверь автобуса тотчас затворилась за ним.
Он был в темном голом предбаннике, куда, помимо входной, вела еще дверь изнутри. Предбанник не отапливался — минуту спустя у Подорогина, ожидавшего, что кто-нибудь выйдет к нему, зуб на зуб не попадал. К тому же на холоде незамедлительно, словно воткнувшееся изнутри лезвие, поспел нешуточный позыв на мочеиспускание. Проситься обратно в автобус было бессмысленно — Григорий уже не впустил бы его. Переминаясь с ноги на ногу и не слишком рискуя быть услышанным из-за работавшего на холостом ходу дизеля, Подорогин стучал кулаком в ладонь и чертыхался. Наконец, когда терпеть больше не оставалось сил, он справил нужду в зазор между автобусом и дверным порогом, и поскорее, видя, что обрызган и порог, и автобус, заглянул в дверь внутреннюю.
Тотчас раздался страшный гром и в проем стали рушиться подмерзшие картонные коробки. С обратной стороны дверь, открывавшаяся вовнутрь, была заставлена старой тарой из-под телевизоров «Горизонт» и холодильников «Минск». Судя по заглушённой мойке и прилавку с откидной доской, это был превращенный в кладовую буфет. За ним следовал такой же безлюдный и захламленный вестибюль. Под низким потолком, всхлипывая, щурилась от собственных призрачных вспышек газоразрядная лампа. Вдоль стен была составлена негодная мебель. Пахло мышами.
Осторожно ступая по замусоренному полу, Подорогин вышел на середину зала. От нервного возбуждения у него текло из подмышек и пекло в животе. Он вспоминал какой-то детский стишок и воображал, как на этот замусоренный пол, на эту битую мебель и тюки могли бы реагировать Маринка с Маруськой.
Внезапно откуда-то слева послышался звук отпираемой двери, на пол легла косая полоса желтого света.
— Василь Василия? — раздался тихий и в то же время энергичный голос. Освещенная со спины, будто в театре теней, в дверном проеме замерла женская фигура.
— Да, — отозвался Подорогин с сомнением.
— Прошу вас. — Проем расширился, и полоса света бесшумно разрезала темноту вестибюля.
От событий следующего часа у него остались несвязные воспоминания человека, угодившего в барабан гигантской стиральной машины. В присутствии огромного мрачного типа в форме полковника ВВС он был раздет, выкупан в обсыпанной цветочными лепестками ванной, подстрижен, побрит и надушен. Полковник ВВС хранил молчание до тех пор, пока, переходя точно по конвейеру, из рук одной пары таких же неразговорчивых, военного пошиба девиц к другой и из одного помещения в другое, Подорогин не очутился за маникюрным столиком. Тут полковник положил сбоку его вытянутых рук несколько листков бумаги и сообщил, что ему предстоит участие в пресс-конференции. Из лаконичного наставления, сделанного негромким палаческим баском, Подорогин понял, что задание его пустяковое: ждать вопросов из зала, отзываться на них ответами из шпаргалки и, по возможности, следовать ремаркам на полях. То бишь в тех местах, где написано «покашливая» — покашливать, а где значится «улыбчиво» — улыбаться. Вопросы из зала были обведены красной рамкой, ответы на них — зеленой.
70 
