очень нудно 
44 
Отец Глеб стоял в углу. В своем черном, плохо подогнанном костюме он выглядел нелепо среди их джинсов и свитеров. Поймав мой взгляд, отец Глеб улыбнулся – он улыбался застенчиво, словно, понимая всю свою неуместность, хотел извиниться передо мной. Обойдя танцующих, я приблизилась и пригласила. Он танцевал старательно и неловко – неумело. «Хорошие ребята». Мне показалось, он говорит искренно. Машинально я посмотрела на дверь. С подносом, полным мяса, Митя стоял в дверях и смотрел на нас. Взгляд был злым. «Особенно он – вот этот», – яростными глазами я указала на Митю и высвободила пальцы.
Пары распались. Подхватив чистые тарелки, они накладывали себе куски. Стол был сдвинут, поэтому рассаживались кто где. Остатки мяса лежали на блюде. Я смотрела, не отводя глаз. Жир, застывавший на глазах, спекался коричневатыми сгустками. Язычники ели с аппетитом, внимательно обсасывая кости. Ничто на свете не могло заставить меня съесть. Снова, в который раз, я поднялась из-за стола и вышла.
В своей комнате я взяла в руки подаренную иконку. На распахе красноватого покрывала тонко, словно волосным пером, были выведены буквы. Буквы, написанные на Ее сердце, были слишком мелкими для моих – совсем не зорких – глаз. Зеленовато-коричневое поле иконки было повреждено – по углам проступало простое почерневшее дерево. Маленькая рука Богородицы, написанная коричневым, поднялась к Ее лицу. Жест был обыденным, словно богомаз, мелко выписывая детали, видел руку обыкновенной женщины. Все-таки надеясь разобрать буквы, я поднесла ближе к лицу.
«Целуешь?» – настойчивый собеседник снова стоял в дверях. «Ты бы поел», – я обернулась. «Ну, и кто же на фото?» – он протянул руку. Я отдернула. «Ага, – Митя грозил пьяным пальцем, – тайна, недостоин, а кто же достоин? Может быть, Сеттембрини в штатском, с которым танцуем?.. С ним-то ты уже поделилась? Как бы не ошибиться – глядь, окажется Нафтой…» – «Чем поделилась?» – «Сокровенным… Мол, муж-то – не может… То-то я заметил, как ты задергалась, когда эти идиоты завели про дурацкий суд…» – «Шел бы ты к своим, танцуют…» – с отвращением я слушала околесицу. Обрывочные мысли о том, что муж совершенно прав, оставляя их в прошлом, мелькали в моей голове.
«Нафтой, Нафтой, по лицу видать, птичку – по полету…» – «Какая нафта, что ты несешь?..» Непонятное, ватное слово блестело кристалликами нафталина. Мой план свести их с отцом Глебом – глупость. Разозлившись, я пихнула его на самое дно. «Все это уже было, старо, за что вы взялись», – он говорил, трезвея на глазах. «Что? Где – было?» – скоро уйдут, лучше не прекословить. «В этой стране – ничего нового, лежит в сундуках, открывают крышку – и снова… Вынут, наденут – облачатся, – он оглянулся с тоской, словно увидел их, висящих по стенам ризницы, в которой страшно просыпаться. – Лучше изучать издалека, в теории – на своей шкуре бо-ольно. Им-то там хорошо рассуждать о русском терпении». Он взялся за свою руку, покачивая, словно крышка сундука, пропахшего нафталином, прищемила ее. «Это я помню: никуда не деться, ни вам, ни нам».
Словно почуяв мою насмешку, Митя выпятил губу: «Петруша все сделал за всех – первый революционер, наш первенец, урод!» – «Первый?» – я переспросила, еще не понимая. «Великий, – он ответил иронично и машинально, как отмахнулся. – Он попробовал, а эти – твои, подчинились охотно, не стали прекословить. Уж они-то должны были – анафеме!» – Митя поднял руку, как замахнулся. Рука опустилась бессильно. Я не знала, чем ему ответить. «Вот и теперь… Отвратительно», – ничего, кроме злобы, не горело в его глазах. «Это – не в сундуках, – мне показалось, что-то совпадает с моим, с моим отвращением, – есть такие стеклянные банки. Это – в них». Он был пьян, я говорила не для него – для себя.
«Я теперь пьян, почему – в банках?» – он вникал с трудом. Дальше мне не хотелось. «Как это ты говорил, какая – нафта?» – я отводила разговор. Теперь я жалела, что зашла далеко. «Какая? Какой? Ты правда не знаешь? Ах да, в вашем экономическом учат считать… цифры, а надо – читать буквы, хотя нет – не надо. Таких, как ты – церковных, – все одно не просветить. Томас Манн “Волшебная гора”, глупости, считайте дальше, пишите ваши цифры», – он говорил зло и решительно, но я не слушала: смотрела на его слабые плечи. «Это надо прочитать, пожалуйста, иначе…» – он смотрел беззащитно, как будто, прочитав, я сделала бы это для него. Я передернула плечами. «Так, хватит», – я сжала его руку и вывела. Отец Глеб снимал с полки книгу. Он стоял и вертел в руке, словно не решался раскрыть.
44 
