Последние отзывы

  82  

Отец Глеб не задавал наводящих вопросов. Опыт духовника, полученный в Академии, научил его терпению. Сидя напротив, он терпеливо ожидал, когда на доске выступит самое главное – глубинный слой, записанный настоящим временем, его живыми подробностями – позднейшей и неумелой кистью. Прикладывая пропитанную тряпочку, я открывала квадрат за квадратом, все еще надеясь добраться до чистой доски. Он смотрел на меня тяжелеющим взглядом, потому что все знал заранее: доска окажется простой и грубой, вырубленной топором.

К исходу ночи его глаза покраснели. На меня наваливалась необоримая усталость: верхний слой, недавно казавшийся живым и ярким, тускнел, теряя очертания. Если тебе придет в голову каяться, обойди мое имя стороной. Я вспомнила Митины слова и увидела его лицо: черты дрожали и зыбились, готовясь уйти во мрак. Больше не чуя своего тела, ставшего почти невесомым, я свернула тряпочки и пихнула вниз, за плиту. Отец Глеб улыбнулся. Улыбка вышла стеснительной: «Ничего, – он утешал меня, – ничего… Все образуется. Как-нибудь, Бог даст». Он говорил хрипловато, как будто, промолчав ночь, пробовал голос.

«Не знаю, что и сказать… Кто может знать, чем все это закончится? Все очень трудно. Может быть, когда-нибудь… Но все намного труднее, чем я предполагал. Единственное, что я могу, – отец Глеб кивнул на дверь, за которой спал муж, – он тоже страдает… Но это…» – «Закончится? – я перебила, не дослушав. – Оно уже закончилось». – «Нет, – он ответил горестно, собирая рот складками, – еще не закончилось. Так не кончается». – «Вы хотите сказать, – волна радости поднялась во мне и плеснула через край. – Значит, мы с Митей еще встретимся, еще будем вместе?.. Помните, откуда это? Эти строки: но все же чтут Евангелье они и рыцарей чужих не убивают…»

«Конечно, встретитесь, – он покачал головой и распустил складчатый рот. – Но из этого ничего не выйдет, не может выйти, ни у кого не выходит, и – не должно. Бог не дает». Сосредоточенный взгляд затвердел. Я видела, он говорит правду, настоящую правду. Такую говорят о себе.

Долгая ночь истощила последние силы, и все-таки я засыпала с надеждой. Это – никакая не исповедь. То, что он говорил, основывалось исключительно на личном опыте: его личному опыту я имела право не верить.

То прислушиваясь к надежде, то проваливаясь в дрему, я видела двор, истоптанный чужими следами: от парадной до поребрика, опоясывающего широкий газон. Теплые трубы отопления, проложенные под газоном, грели землю. Следы таяли, становясь невидимыми. Я говорила себе: так не кончается, так никогда не кончается, но зябкость, похожая на тревогу, дрожала во мне, как вода. Я поднялась и вышла на кухню. Плохо завернутый кран отбивал секунды. «Из этого ничего не выйдет, не может выйти, ни у кого не выходит» – твердые слова звучали громче надежды.

Зазор был пуст. Этого не может быть… Магазин же не наш, хороший… Я сунула руку: холщовый мешочек исчез. Я села и сцепила руки. Качнувшись вправо, качнется влево… На левую кладут прошлое, на правую – будущее. Эти весы состоят из одинаковых чашек. Сколько положено на левую – столько же ляжет на правую. Так уравновешивается время.

Прошлый раз, когда я была мертвой точкой, отказавшейся от будущего, правая чашка прыгнула кверху. Левая опустилась в прошлое, поэтому он и явился, встал у моей стены. И все-таки я предала его, положившись на обещание отца Глеба, посмела понадеяться на будущее, и весы, качнувшись вправо, больше не качнутся влево. Из этого ничего не выйдет, не может выйти, ни у кого не выходит, – я слышала голос отца Глеба, заступающий дорогу. Уронив голову на руки, я думала о том, что ось, проходящая сквозь меня, стала перекушенным проводом. Сидя напротив, он сделал самое страшное: кусачками, умеющими резать время, перекусил его с обеих сторон. Этот нерв уже никогда не срастется, а значит, мне, запертой в безысходном настоящем, нет пути ни вперед, ни назад…

Поднявшись, я пошла к кухонному шкафу и распахнула створки. Осторожно, боясь просыпать, вынимала бумажные пакеты, наполненные крупой. Они вставали друг подле друга – по всей поверхности стола.

«Мертвые… Все – мертвые». Осторожно поднимая пакет за пакетом, я примеривалась и бросала их в форточку. Ударяясь о землю, они взрывались, как пущенные снаряды. Снег усеивался мертвыми крупяными зернами.

«Господи, – я шептала, – Господи, разве можно жить в перекушенном времени? Если ты есть, Господи, ты сумеешь, ты сделаешь, чтобы – и мертвые – они все равно проросли…»

  82