65 
Я это к тому говорю, что картинка, в которой мы частенько видим не то, что она показывает, может лгать еще изощренней, чем написанное или сказанное слово. Если мы хотим сохранить некую целостность нашей визуальной памяти, совершенно необходимо научить будущие поколения смотреть на изображения. Это, пожалуй, самое главное.
У. Э.: Существует и другая форма цензуры, которой мы с некоторых пор подвергаемся. Мы можем сохранить все книги на свете, все цифровые носители, все архивы, но если случится кризис цивилизации, в результате которого все языки, выбранные нами для сохранения этой огромной культуры, вдруг станут непереводимыми, то все это наследие окажется утраченным безвозвратно.
Ж.-К. К.: Это уже произошло с иероглифическим письмом. После эдикта 380 года Феодосия I Великого[321] христианская религия стала государственной, единственной и обязательной на территории всей Империи. Среди прочих были закрыты и египетские храмы. Жрецы, которые были знатоками и хранителями письменности своего народа, больше не могли передавать знания. Им пришлось похоронить своих богов, с которыми они жили на протяжении тысячелетий, а вместе с богами — предметы культа и сам язык. Достаточно одного поколения, чтобы все исчезло. И может быть, навсегда.
У. Э.: Потребовалось четырнадцать веков, чтобы вновь найти ключ к этому языку.
Ж.-Ф. де Т.: Вернемся ненадолго к цензуре огнем. Те, кто в древности сжигал библиотеки, возможно, считали, что без следа уничтожили хранящиеся там манускрипты. Но после изобретения печатного станка подобные вещи стали невозможны. Сжечь один, два, даже сто экземпляров книги не значит уничтожить книгу как таковую. Быть может, найдутся и другие экземпляры, разбросанные по многочисленным частным и публичным библиотекам. Зачем же тогда нужны костры в наше время, вроде тех, что устраивали нацисты?
У. Э.: Цензор прекрасно знает, что ему не удастся уничтожить все экземпляры запрещенной книги. Но для него это способ возвыситься до демиурга, способного уничтожить в огне мир и любую концепцию мира. Идея в том, чтобы возродить, очистить культуру, зараженную отдельными сочинениями. Нацисты неслучайно говорили о «дегенеративном искусстве». Аутодафе — это своего рода лекарство.
Ж.-К. К.: Этот цикл от публикации, распространения, сохранения и до уничтожения довольно хорошо иллюстрирует в Индии фигура бога Шивы. Окруженный кольцом огня, в одной из своих четырех рук он держит барабан, под ритмы которого создавался мир, в другой — пламя, которое уничтожает всякое творение. Обе его руки находятся на одном уровне.
У. Э.: Мы не так далеко ушли от представлений Гераклита и стоиков. Все рождается из огня, и огонь все разрушает, вновь давая надежду на существование. Вот почему еретиков всегда предпочитали сжигать, нежели рубить им головы, что было бы и проще, и не столь обременительно. Это было посланием тем, кто разделял те же идеи или хранил те же книги.
Ж.-К. К.: Возьмем, к примеру, Геббельса, вероятно, единственного интеллектуала среди нацистов, который к тому же был библиофилом. Вы совершенно справедливо сказали, что те, кто сжигает книги, прекрасно знают, что делают. Необходимо оценить опасность текста, чтобы захотеть его уничтожить. В то же время цензор — не сумасшедший. Испепелив несколько экземпляров запрещенной книги, он ее не уничтожит. Ему прекрасно это известно. Но само действие в высшей степени символично. И главное, оно говорит остальным: вы тоже имеете право сжечь такую книгу, не сомневайтесь, это хороший поступок.
Ж.-Ф. де Т.: Это похоже на сжигание американского флага в Тегеране или еще где-то…
Ж.-К. К.: Конечно. Достаточно сжечь один флаг, чтобы заявить о решительном настрое какого-нибудь воинственного движения или даже целого народа. И все же, как мы уже много раз видели, огню никогда не удастся довести все до полного безмолвия. Даже среди испанцев, приложивших столько усилий, чтобы бесследно уничтожить многие культуры, были монахи, которые попытались сберечь хоть несколько свидетельств другой цивилизации. Уже упомянутый Бернардино де Саагун — но любых наших упоминаний о нем будет недостаточно — заставлял ацтеков переписывать, иногда тайно, книги, которые позднее обращались в золу. И он просил индейских художников нарисовать в них иллюстрации. Зато бедняга при жизни так и не увидел своих трудов опубликованными просто потому, что власти однажды приказали конфисковать его бумаги. Наивный человек, — он даже предложил им свои черновики. К счастью, они остались у него. По сути, именно на основе этих черновиков два века спустя было выпущено практически все, что нам известно об ацтеках.
65 
