очень нудно 
41 
Когда алый туман рассеялся, он не мог понять, что видит. Его руки крепко сжимали шею Эммы, а она впивалась когтями ему в плечи, задыхаясь и пытаясь спасти свою жизнь.
С громким воплем Лахлан разжал руки и отшатнулся в сторону.
Эмма упала на колени, ловя ртом воздух и кашляя. Он бросился было к ней, чтобы попытаться помочь, но она содрогнулась и выбросила вперед руку, чтобы остановить его.
– Боже, Эмма! Я не хотел… Я почувствовал что-то… Мне показалось, что ты – вампир.
Она закашлялась сильнее и хрипло проговорила:
– Я и есть вампир.
– Нет, мне привиделся кто-то… кто-то другой, один из тех, что меня заточили. – Наверное, укус и кровь спровоцировали возвращение кошмара. – Мне показалось, что ты – это он.
– Кто? – отрывисто спросила Эмма.
– Деместриу, – неохотно процедил Лахлан. Не обращая внимания на ее слабые протесты, он притянул ее к себе. – Я не хотел тебе навредить. – Он содрогнулся всем телом. – Эмма, это была случайность!
Но его слова ничего не изменили. Она дрожала у него в объятиях: ей по-прежнему было страшно.
Краем глаза Эмма видела, как Лахлан снял руку с руля и снова потянулся, чтобы дотронуться до нее. Но снова, как было уже не раз, он сжал руку в кулак и поспешно убрал.
Она вздохнула и прижалась щекой к прохладному стеклу, глядя в окно – и ничего там не видя.
Происшедшее вызывало в ней такие противоречивые чувства, что она просто не знала, как реагировать.
Она не сердилась на него за этот конкретный инцидент. Она имела глупость дотронуться до оборотня, остававшегося во власти кошмара, – и заплатила за это. Однако она сожалела о том, что у нее болит шея, а она не может принять лекарство, чтобы избавиться от боли. И она сожалела о том, что ей стало известно о Лахлане.
До этого она думала о том, мог ли он оказаться в плену у Орды, однако отмела такую мысль, поскольку взятые в плен Ордой просто не могли бежать. Она ни разу не слышала ни об одном побеге. Даже ее тетка Мист, которая оказалась внутри твердыни Орды, смогла вырваться на свободу только после того, как замок захватили повстанцы: тогда предводитель освободил ее для того, чтобы овладеть ею.
Исключив Орду, Эмма решила, что раз он был вожаком оборотней, то тут была замешана политика – возможно даже, какой-то внутренний переворот.
Однако Лахлана действительно заточил Деместриу – самый злобный и сильный из всех вампиров. И если слухи о Фьюри – о том, как ее пытали на дне океана, – верны, то что он сделан с Лахланом? Может, Деместриу тоже приказал его утопить? Приковал в подземелье и похоронил заживо?
Они терзали его сто пятьдесят лет, пока он не сумел избежать неизбежного. И она сильно опасалась, что он пожертвовал своей ногой, чтобы это осуществить. Она не могла вообразить себе боль – бесконечную боль, которую он испытывал так долго только для того, чтобы все завершилось еще и этим…
В происшедшем этим вечером его вины не было. Хотя, судя по его виду, он считал себя виноватым. Однако теперь, узнав то, что она узнала, Эмма не могла простить ему то, что он оставил ее рядом. О чем он, черт побери, думал? После того, что ему пришлось перенести, вечернее происшествие было просто неизбежным! Рано или поздно он должен был наброситься на нее в порыве ярости – и может сделать это снова.
Он обращался с ней как с необузданным вампиром. Несколько дней презирал ее вампирскую сущность. И если он не поостережется, она начнет себя вести так, как подобает злобному вампиру, – из самозащиты.
Сегодня они доберутся до Кайнвейна, а завтра на закате она уедет.
* * *
Эмма прислонилась к стеклу и опять надела наушники.
Лахлану хотелось убрать их и поговорить с ней, попросить у нее прощения. Ему было стыдно за свои действия – стыдно, как никогда в жизни, но ему казалось, что если он отнимет их у нее, она сорвется. За то время, которое прошло с тех пор, как он ее захватил, он причинял ей немало неудобств, и теперь он ощущал, что она дошла до предела и едва справляется с произошедшим за последние четыре дня.
Уличные фонари горели над дорогой, освещая лицо Эммы – и синяки на ее бледной шее.
Если бы он не опомнился в тот миг, когда опомнился, то мог… мог бы убить ее! И поскольку он не понимал, почему это сделал, он не мог гарантировать, что это не повторится.
Запищал сигнал, заставив его вздрогнуть от неожиданности. Эмма передвинулась, чтобы посмотреть, в чем дело, и кивком указала на измеритель бензина, который теперь светился красным. А потом, опять не говоря ни слова, дала знак, чтобы он съехал с дороги. Лахлан понял: Эмма молчит потому, что ей больно говорить.
41 
