очень нудно 
46 
Плюс к тому Кузнецовы непрерывно вооружались. Они были убеждены, что Шмидты хотят на них напасть. В этом страхе они растили своих детей, которые с первых лет жизни жестоко писались по ночам. Кузнецовы беспрестанно готовили детей к отражению возможной атаки, заставляли их маршировать, выполнять ружейные приемы, прицельно стрелять из рогатки по шмидтовским окнам и есть в противогазе. Когда Шмидты в порядке самообороны закупались огнетушителями и духовыми ружьями, а на дверь устанавливали сигнализацию, Кузнецовы называли это гонкой вооружений и забивали почтовый ящик Шмидтов самодельными открытками «Не дадим взорвать дом!», чем практически парализовали работу почты.
В восемьдесят пятом, однако, Кузнецовы на покупке противогазов обнищали окончательно и решили пересмотреть свою позицию в отношении соседей. Для начала они выпустили из чуланов наиболее строптивых детей, перестали лупить остальных и рассказали часть правды о том, что делалось в чулане в пятидесятые годы. У Шмидтов это вызвало припадок необоснованных надежд. Они стали наперебой зазывать Кузнецовых в гости, снабжать их пропагандистской литературой, за которую каких-то два года назад можно было оказаться в чулане без надежды на выход, и щедро подкармливать всем, что оставалось от их собственных обедов. Справедливости ради заметим, что оставалось у них полно — Шмидты за послевоенные годы страшно разъелись. Старушка Шмидт отдавала кузнецовским детям еще вполне целое белье, пальтишки и платьица собственных выросших балбесов, а сами эти балбесы — давно уже респектабельные деловые люди — отдали Кузнецовым все свои пластинки шестьдесят восьмого года и очень бахромчатые, но стильные джинсы примерно тех же времен.
Вскоре Кузнецов-старший встретился с главой клана Шмидтов на нейтральной территории (около их дома выстроили симпатичный пивняк) и попросил взаймы. У него появились планы по перестройке своей коммуналки, чтобы в ней стало больше света и воздуха, а количество площади на душу населения приблизилось к цивилизованным нормам.
— Пойми, я давно этого хотел, — клялся Кузнецов-старший, обсасывая пролетарские усы. — Но ты сам понимаешь: огромная территория, при этом крошечная жилплощадь и дурная наследственность…
Про наследственность Шмидт очень хорошо все понимал, потому что еще в начале века отец нынешнего Кузнецова у отца нынешнего Шмидта взял в долг что-то очень много в твердой валюте, а после известных беспорядков (в результате которых их приличная когда-то квартира, собственно, и превратилась в коммуналку) этот долг вчистую аннулировал. Но, в конце концов, сын за отца не отвечает — и Шмидт с готовностью полез за бумажником.
С тех пор встречи на высшем уровне стали регулярными. Шмидты приглашали Кузнецовых в лес и на дачу, Кузнецовы затаскивали их в баню, где долго и жестоко хлестали березовыми вениками, и после каждой встречи Шмидт доставал бумажник. Он давал на образование кузнецовских детей и прокорм кузнецовских стариков, на ремонт кухни и остекление балкона, на памперсы для младенцев и дачу для главы семьи, — и хотя аккуратно записывал все кузнецовские долги, но возврата не требовал: перестройка коммуналки — дело долгое, косметическим ремонтом не обойтись. Размякнув после бани, в порыве благодарности Кузнецов-старший декламировал:
— Мы широко по дебрям и лесам перед Европою пригожей раскинемся. Мы обернемся к вам своею азиатской рожей! Слышь, сосед, — обернемся к вам! В смысле конвергенция! Дай я тебя поцалую! — и толстыми мокрыми губами жадно тянулся к холеной щеке Шмидта.
По вторникам Шмидты приглашали Кузнецовых на скромный журфикс, где обсуждали проблемы мирового развития. Шмидты музицировали на клавесине, их дочери пели, сыновья выступали с дрессированными собачками, а Шмидт-старший вслух мечтал о временах, когда агнцы возлягут с волками и квартиры будут строиться без стен, образуя тем самым единый прозрачный дом. Кузнецовы цивилизованно поддакивали, вставляя «оно конешно» и «а как жа».
Разумеется, периодически у Кузнецовых продолжало взрываться и гореть, но уже исключительно в рамках борьбы за свободу. Часть коммунальных комнат объявила себя отдельными квартирами и понастроила в них собственных кухонь, отчего стоял невыносимый чад. Несколько отделившихся вспомнили территориальные претензии своих родителей и принялись выяснять отношения, да так, что у Шмидтов дребезжали стекла. Но в целом процесс демократизации Кузнецовых шел успешно — так, когда отец семейства надирался по старой памяти, дети уже не прятались в чулан и не задавали вопросов, а тыкали в него пальцем, пели похабные частушки и приглашали соседей полюбоваться расхристанным стариком. Иногда, правда, Шмидта смущало, что деньги, которые он столь щедро выдавал Кузнецовым, исчезают почти бесследно: с потолка по-прежнему капает, в кухне установлена взрывоопасная плита модели 1952 года, а старики питаются сухарями и ходят под себя, вследствие чего стучат клюками и требуют реставрации коммуналки в прежнем составе. Часть денег Кузнецов-старший пропивал, а другую часть откладывал на случай, если выросшие отпрыски выгонят из дому. Сбережения он хранил у дальнего родственника Шмидтов без их ведома: дома немедленно украли бы дети.
46 
