очень нудно 
36 
Две Ольги, Нила, она и одиннадцать парней остались тут. Остальных повезли дальше.
Полина окинула взором пейзаж и загрустила. Бескрайний периметр был покрыт деревянными ящиками, и всю эту батарею тары, как она поняла, они должны наполнить томатами ещё до обеда.
Нила деловито надела матерчатые перчатки, Ольги перешучивались, и только одна Полина, обозревая пламенеющую бесконечность, поняла, что тут и закончится, не начавшись, её слава земная.
– Поле маков в ложбине у Живерни! – произнесла она в никуда.
– Анна Ярославна, Лондонский Парламент[11] вам сейчас не поможет. Небо вам сейчас с овчинку покажется со всеми вашими импрессионистами, вместе взятыми, – тут же съехидничал стоявший рядом Примус.
– Примус, иди к чёрту! Можно подумать, я никогда помидоры не собирала!
– А можно подумать, собирала!
– Собирала, собирала. У бабушки в огороде.
– Ах, у бабушки в огороде. Ну, тогда конечно. Тогда ты прям-таки Паша Ангелина и Алексей Стаханов! Тогда ты сейчас все эти прекрасные кровавые плоды порвёшь, как Тузик грелку!
– Хватит болтать! – Вадим оборвал «интеллектуальную» дискуссию, расставил всех у кромки поля и дал команду: – Начали!
«Мне кажется, или это Вадим тут на самом деле «звеньевая»?» – нагибаясь к первому кусту, подумала Поля.
Это оказалось не так сложно. Первые пятнадцать минут. Уже полчаса спустя нещадно ломило спину, ужасно чесались руки, пот заливал глаза. Через час захотелось пить. Через два – лечь на землю и, раскинув руки, тупо пялиться в небеса. Через два с четвертью захотелось на небеса попасть. Лишь врождённое упрямство и упёртая гордость не позволяли отступить. Соседки по комнате рвали проклятые овощи метрах в пятидесяти от неё, да ещё и болтать успевали, судя по мимике. Парни ушли так далеко вперёд, что и видно не было. Они деловито проносились мимо Полины с заполненными ящиками. Лишь Примус изредка останавливался поострить. Вадим к ней не подошёл ни разу. Она уже успела надуться и готовила ему гневную отповедь.
– Ну что, Анна Ярославна, это тебе не фунт поэзии Бродского, ага? Не парься, он тоже некоторое время телят пас. Правда, ничего хорошего из этого не вышло. Но и ничего плохого, надо заметить. Даже стишок в сельскую газетёнку тиснул за рубль с мелочью, хоть и ссыльный тунеядец. А ты у нас – тунеядец при должности. Фаворитка серого кардинала. Рыцари Круглого Стола уже оплакивают своего верного товарища и предводителя. Никаких тебе больше пиров, одни серенады в честь ногастой пигалицы.
Полина из положения ниц подняла глаза на Примуса.
– Ах, – Примус театрально отпрянул, – какие глаза, мадемуазель. Какие пылкие очи! Будь я в вас влюблён, как наш великолепный Кроткий, я бы немедля предложил вам руку и сердце за взгляд, исполненный столь непосредственной, искренней, незамутнённой, беспричинной ненависти. Но, увы мне, я лишь хочу причаститься вашего тела впоследствии. Ничего иного мне не требуется, так малы мои запросы. Но я обязуюсь быть нежным, умелым и внимательным. Так что, как только вы лишитесь девственности, поставьте меня в известность! – Примус щёлкнул воображаемыми каблуками, поклонился и ускакал к краю поля с полным ящиком наперевес.
Всё было сказано таким тоном, что Полина, вздумавшая было оскорбиться, лишь улыбнулась.
– Пустобрёх! Ну как ты, живая? – вдруг откуда-то слева и сверху. От неожиданности она распрямилась и… шлёпнулась на землю. В ушах загудело и стало горячо. В глазах на момент потемнело, а затем замелькал калейдоскоп причудливых ярко-фиолетовых кругов и полукружий.
«Свалилась в обморок. Как институтка! Так я и есть институтка. А это у меня – ортостатический ко…» – успела подумать Полина. И тут трансляция вовсе прекратилась.
– Полина! Поля!! Поленька!!!
Она открыла глаза, в ушах по-прежнему шумело, левая щека пылала. Перепуганный Вадим, оказывается, подхватил её на руки. Она обняла его за шею, прильнула к нему и как можно более ехидно прошептала слабым голосом:
– Вадим, ты правда фельдшером в Афгане был или врут? Чего так девического обморока перепугался?
– Дура ты, Романова! – сердито сказал Вадим, получивший своё прозвище Кроткий именно исполняя треклятый «интернациональный долг» в Афганистане – за совершенно бешеный нрав и безапелляционную решимость, позволявшую ему находить выход из самых, казалось бы, безвыходных ситуаций. Он абсолютно ничего не боялся, но при этом был умён и хитёр – полный комплект качеств, необходимых для выживания. Свою службу он вспоминал редко и с неохотой. На просьбы рассказать отшучивался, что немного войны – и вас обязаны принять в любое высшее учебное заведение, даже если вы водород от кислорода прямо в таблице Менделеева, висящей перед носом, не отличите. Дожив до двадцати четырёх лет, он ни разу толком и надолго так и не влюбился, хотя девицы бродили за ним косяками. И он, признаться, весьма щедро и с удовольствием одаривал их ласками. И тут какая-то девчонка, вчерашняя школьница, такая беззащитная в своём ехидстве, такая беспомощная в ослином упрямстве. Такая нелепая со своей глупой стыдливостью. Ничего не умеет, даже подмываться без ванной комнаты. Ах ты ж господи! Проще самому подмыть её, как малого ребёнка, чем чувствовать эти муки. Здоровая кобыла уже, а поди ж ты! Такая дура, что при виде неё тебя кто-то бьёт в солнечное сплетение ногой в солдатском ботинке, и если бы не завидное самообладание, то или трахнуть, или убить. Или и то, и другое. Последовательность не важна. И никому, никому… Дух захватывает от одного её запаха.
36 
