289 
Разрываться меж двумя притяжениями становилось невыносимо, но команды наверху звучали уже таким откровенным лаем, что Даня поневоле тряхнул головой, словно надеясь вытрясти из памяти этот звук.
— Я не… — сказал он.
— Что такое?! — грозно переспросил Карасев. Оглядев Даню, он смягчился. — Вы это… я понимаю. Это отсюда так выглядит, пока вы здесь. А когда попадете, то все другое. Лучше гораздо.
— Я понимаю, — сказал Даня. — Но я не хочу.
— Уговаривать не буду, — сказал Карасев. — Я страж, мое дело не пускать, а тут уговаривать… Но вообще-то старались ради вас, так что нехорошо.
— Господи, разве я не понимаю! — сказал Даня. — Все я понимаю. Но, видимо, не гожусь.
— Это нам видней, кто годится, кто не годится, — пробурчал Карасев. — Мое дело предупредить: сами понимаете, если не пойдете — после этого уже никогда ничего. Ни левитаций всех этих, ни экстериори… язык сломаешь.
— А как это по-вашему? — с любопытством спросил Даня.
— А это вам знать не надо, — разозлился Карасев. — Это игрушки все. Я вот чего не пойму, — продолжил он, горячась. — Ведь все-таки у вас у всех тут сейчас такие условия. Такие, можно сказать, возможности. Самое было бы время — вырастить полноценного сверхчеловека, и мы уже, так сказать, готовили место. Но почему-то в последний момент почти все проявляют, как вы, вот это вот… тьфу, противно. Вот это вы мне объясните, а не еще что.
— А тут, понимаете, — заговорил Даня, давно никому не отвечавший на такие интересные вопросы. В его речи даже появилась прежняя детская картавость и поспешность, когда он торопился высказать еще не оформившуюся, только что пойманную мысль. — Понимаете, тут как: включился некоторый закон, такая механика. Эти обстоятельства, которые выталкивают туда — они есть, несомненно, но они же и порождают — как бы сказать? — чрезвычайное отвращение к любым проявлениям великого. И потому, понимаете, есть страх уподобиться… есть подозрение, что и там тоже такой же верховный, вы понимаете?
— А где вы видали другого верховного? — осклабился Карасев. — Чтобы тут что-нибудь крутилось, надо, сами знаете…
— Но вот я не готов, — сказал Даня. — В Эейю я бы пожалуйста.
— Куда? — не понял Карасев.
— А, неважно. Это было слишком человеческое. Ну, прощайте. Впрочем, простите. Я еще хотел… Где же мне теперь работать?
— Устроитесь, — снова пожал плечом Карасев. — Да и недолго уже. Тут, знаете, скоро будет… не до работы.
— Я чувствую, — кивнул Даня.
— Ничего вы не чувствуете, — сказал Карасев.
— А как вы думаете… — начал Даня.
— Эти уже не достанут, не бойтесь, — догадался страж, как всегда, стремительно. — Этим теперь между собой бы разобраться. Но от дальнейшего, сами понимаете, я вас охранить не могу. Мои дела тут закончены.
Он кивнул на огромный висячий замок, солидно повисший на дверях управления по учету.
— Не одобряю, — сказал он.
— Кстати, — заторопился Даня, — я еще хотел спросить… Остромов, учитель, — он действительно… или все-таки…
— Остромов? — переспросил Карасев. — Понятия не имею. Какая разница.
— Да, конечно, — сказал Даня. — Никакой. Ну, прощайте.
Карасев в последний раз оглянулся на него с выражением, для которого нет человеческих слов, — но если все-таки поискать их, это не было ни презрение, ни разочарование, ни сожаление. Это было то глубочайшее равнодушие, с каким небо смотрит на землю, — а земля-то думает, что оно ей улыбается.
Он пошел по Защемиловской прочь от истощенного идиота с падающими брюками и грязного больного ребенка с открытым ртом, и они смотрели ему вслед, пока он не исчез за густым крупным снегом, по-ленинградски мокрым, по-русски серым.
9
На взгляд мальчика Кретова все это выглядело так: Даниил Ильич был страшно бледен, почти прозрачен. Он шел, пошатываясь и петляя. Начальник Даниила Ильича увидел его в окно, пробормотал непонятное и вышел навстречу. Кретов побежал за ним. Перед этим он некоторое время ждал Даниила Ильича у него на службе.
— Придет, придет, — сказал его начальник, желтолицый человек со шрамом, и он пришел.
Они с начальником поговорили о чем-то, чего мальчик Кретов толком не расслышал. Речь их была похожа на птичий клекот — так клекотали ястребки, которых Даня однажды показывал мальчику. Наверное, многократно ускоренная человеческая речь в повышенном тоне была бы такова, как эти странные звуки. Впрочем, может быть, звуки были обыкновенные. Мальчик Кретов так испугался нового вида Даниила Ильича, что слушал невнимательно.
289 
