75 
— Не раньше утра. В лучшем случае.
— Тогда я вернусь за тобой часиков в шесть.
— Как скажете, детектив, — ответила она и оставила его стоять в коридоре. Он посмотрел ей вслед — она уже вернулась к своим коллегам в операционной. Затем кто-то плотно закрыл дверь.
«Это моя работа, Сэм. А ты займись своим делом», — сказала она ему.
«Что ж, она права, — подумал Наварро. — Именно этим я и должен заняться — своим делом».
Из машины он позвонил Пресслеру и попросил, чтобы тот отправил в отделение неотложной медицинской помощи дежурного полицейского. Парню найдется там работенка на всю ночь. После чего, удовлетворенный тем, что Нина в надежных руках, Сэм покатил к месту взрыва.
На часах было половина двенадцатого. Ночь только начиналась.
Последующие семь часов Нина продержалась на автопилоте. Разговор с Сэмом только прибавил отрицательных эмоций, и ей стоило немалых усилий заставить себя сосредоточиться на своей работе — оказании помощи десяткам пострадавших при взрыве, что столпились сейчас в ожидании своей очереди в коридоре. Облегчить их страдания, моральные и физические, — вот в чем сейчас заключался ее долг. Впрочем, Нина то и дело отключалась на мгновение, чтобы перевести дыхание, и впадала в задумчивость: все ее мысли были о Сэме, о тех словах, что он сказал ей.
«Нина, меня ждет работа, и часть этой работы — обеспечить твою безопасность».
И это все? Неужели их больше ничто не связывает? — задавалась она вопросом, заполняя карточку на очередного пациента. Работа? Нечто вынужденное? Впрочем, чего еще она ожидала? С самого начала перед ней был несгибаемый служитель закона и правопорядка. Нет, конечно, случались редкие моменты душевной теплоты, и в какой-то миг возникло ощущение, будто ей удалось заглянуть ему в душу и увидеть настоящего Сэма Наварро — доброго, любящего, отзывчивого. И всякий раз, когда ей казалось, будто она его наконец поняла, он вновь отстранялся от нее, как будто ошпаренный ее прикосновением.
«Кто я для тебя, Сэм?» — с грустью подумала она. И что ей теперь делать со своими чувствами? Ну почему ее, несмотря ни на что, так влечет к этому копу?
От тяжких дум этой ночью ее спасла работа. Нина даже не заметила, как за окном рассвело.
К шести утра она в буквальном смысле валилась с ног от усталости и ее шатало из стороны в сторону. Утешало одно — зал ожидания был пуст, все пациенты разошлись по домам. Большая часть врачей и медсестер, измученные ночными бдениями, собрались в ординаторской, чтобы наконец выпить по чашечке кофе. Что-что, а это они заслужили. Нина уже собралась было составить им компанию, когда кто-то окликнул ее по имени.
Она обернулась. В вестибюле стоял Сэм.
Вид у него был такой же измученный, как и у нее самой. Под усталыми глазами темные круги, на подбородке щетина. Стоило ей посмотреть на его лицо, как ее обиду и раздражение словно рукой сняло.
«Мой бедный, бедный Сэм, — подумала она. — Ты слишком отдаешься работе. Но кто или что поможет тебе снять усталость в конце рабочего дня?»
Она подошла к нему. Он никак не отреагировал, просто стоял и молча смотрел на нее. На лице его застыла маска смертельной усталости. Нина обхватила его руками за шею. Несколько мгновений они стояли в обнимку, словно пытались не дать друг другу свалиться от изнеможения.
— Пора домой, — наконец негромко произнес Сэм.
— С удовольствием, — улыбнулась Нина.
Она так и не поняла, как ему удалось довести машину до дому. Запомнилось лишь одно: она задремала, а когда открыла глаза, они уже подъезжали к его дому, и он тихонько тряс ее за плечо, чтобы разбудить. Вместе они, еле передвигая от усталости ноги, добрели до его спальни. Желания предаться любви не возникло ни у него, ни у нее, и это несмотря на то, что они, раздевшись, легли в одну кровать, более того — даже тогда, когда его губы легонько коснулись ее лица, а его дыхание пощекотало ей щеку.
Нина тотчас провалилась в сон.
Ей было так тепло, так приятно нежиться в его объятиях. Как будто это была ее собственная постель.
Сэм посмотрел на Нину слегка сонным взглядом — она все еще спала, хотя было уже далеко за полдень. По идее ему давно полагалось быть на ногах, но усталость прошедшей ночи давала о себе знать.
Да, годы берут свое, он уже не мальчик и, наверно, староват для этой работы, которой отдал без малого восемнадцать лет. Восемнадцать лет он верой и правдой служил закону. Конечно, бывали моменты, когда он ненавидел свою работу, когда ее неприглядная изнанка загораживала собой все то положительное, что в ней было. Но даже в такие минуты у него не возникало сомнений в том, что быть полицейским — его судьба. И вот сейчас он, к собственному ужасу, поймал себя на том, что думает о совершенно иных вещах.
75 
