ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ БАЛЛАДА

• Я знал, что меня приведут
• На тот окончательный суд,
• Где все зарыдают, и всё оправдают,
• И все с полувзгляда поймут.
• И как же, позвольте спросить,
• Он сможет меня не простить,
• Чего ему боле в холодной юдоли,
• Где лук-то непросто растить?
• Ведь должен же кто-то, хоть Бог,
• Отбросив возвышенный слог,
• Тепло и отрадно сказать мне: «Да ладно,
• Ты просто иначе не мог!» —
• И, к уху склонясь моему,
• Промолвить: «Уж я-то пойму!».
• Вот так мне казалось; и как оказалось —
• Казалось не мне одному.

• …Теперь на процессе своем
• Стоим почему-то втроем:
• Направо ворота, налево гаррота,
• А сзади лежит водоем.

• И праведник молвил: «Господь,
• Я долго смирял свою плоть,
• Мой ум упирался, но ты постарался —
• И смог я его побороть.
• Я роздал именье и дом,
• Построенный тяжким трудом, —
• Не чувствуя срама, я гордо и прямо
• Стою перед Вышним судом».

• Он смотрит куда-то туда,
• Где движется туч череда,
• И с полупоклоном рассеянным тоном
• Ему отвечает: «Да-да».

• И рядом стоящий чувак
• Сказал приблизительно так:
• «Ты глуп, примитивен, ты был мне противен,
• Я был твой сознательный враг.
• Не просто озлобленный гном,
• Которому в радость погром, —
• О, я был поэтом, о, я был эстетом,
• О, я был ужасным говном!
• Я ждал, что для всех моих дел
• Положишь ты некий предел, —
• Но, словно радея о благе злодея,
• Ты, кажется, недоглядел.
• Я гордо стою у черты
• На фоне людской мелкоты:
• Доволен и славен, я был тебе равен —
• А может, и выше, чем ты!».

• Он смотрит туда, в вышину,
• Слегка поправляет луну
• Левее Сатурна — и как-то дежурно
• «Ну-ну, — отвечает, — ну-ну».

• Меж тем все темней синева
• Все легче моя голова.
• Пришла моя очередь себя опорочивать,
• А я забываю слова.
• Среди мирового вранья
• Лишь им и доверился я,
• Но вижу теперь я, что все это перья,
• Клочки, лоскутки, чешуя.
• Теперь из моей головы
• Они вылетают, мертвы,
• Мой спич и не начат, а что-либо значит
• Одно только слово «увы».

• Всю жизнь не умея решить,
• Подвижничать или грешить, —
• Я выбрал в итоге томиться о Боге,
• А также немножечко шить;
• И вот я кроил, вышивал,
• Не праздновал, а выживал,
• Смотрел свысока на фанатов стакана,
• На выскочек и вышибал —
• И что у меня позади?
• Да Господи не приведи:
• Из двух миллионов моральных законов
• Я выполнил лишь «Не кради».
• За мной, о верховный ГУИН,
• Так много осталось руин,
• Как будто я киллер по прозвищу Триллер,
• Чьей пищею был кокаин.
• И все это ради того,
• Что так безнадежно мертво —
• Всё выползни, слизни, осколки от жизни,
• Которой живет большинство;
• И хроникой этих потерь
• Я мнил оправдаться теперь?
• Прости меня, Боже, и дай мне по роже —
• Я этого стою, поверь.

• Он смотрит рассеянно вдаль,
• Я, кажется, вижу печаль
• В глазах его цвета усталого лета —
• Хорошая строчка, и жаль,
• Что некому мне, старику,
• Поведать такую строку;
• Он смотрит — и скоро взамен приговора
• «Ку-ку», произносит, «ку-ку».

• И мы остаемся втроем
• В неведенье полном своем;
• Нам стыдно, слюнтяям, что мы отвлекаем,
• Подумать ему не даем,
• Но праведник дышит тяжкО
• И шепчет ему на ушко:
• «Ну ладно, понятно, хотя неприятно,
• Но Господи, дальше-то что?!».

• И он, подавляя смешок,
• Как если б морской гребешок
• Спросил его «Боже, а дальше-то что же?» —
• «Да что? — говорит. — На горшок».

• И вот мы сидим на горшках,
• Навек друг у друга в дружках;
• Зима наступает, детсад утопает
• В гирляндах, игрушках, флажках.
• Мой ум заполняет не то,
• Что прожито и отжито,
• А девочка Маша, и манная каша,
• И что-то еще из Барто,
• Но я успеваю вместить,
• Что он и не мог не простить —
• И этого, справа, по имени Слава,
• Что всех собирался крестить,
• И этого тоже козла,
• Эстета грошового зла,
• Сидящего слева, по имени Сева,
• И третьего — кто он? Не зна…
• Он всех нас простит без затей,
• Но так, как прощают детей,
• Чьи ссоры (при взгляде серьезного дяди)
• Пустого ореха пустей.

• Но краем сознанья держась
• За некую тайную связь,
• Без коей я точно подох бы досрочно
• И был совершенная мразь, —
• Уставясь в окно, в полумрак,
• Где бегает радостно так
• Толпа молодежи, — я думаю: «Боже!
• А надо-то было-то как?»

• Он смотрит рассеянно вбок,
• И взор его так же глубок,
• Как тьма океана; но грустно и странно,
• Как будто он вовсе не Бог,
• Он мне отвечает: «Вот так,
• Вот так вот», — и делает знак,
• Но этого знака среди полумрака
• Уже мне не видно никак.
• Он что-то еще говорит,
• И каждое слово горит,
• Как уголь заката; шумит, как регата,
• Когда над волною парит,
• И плещет, как ветка в грозу,
• И пахнет, как стог на возу —
• Вот так: бобэоби… но нет, вивиэре…
• Потом моонзу, моонзу!