очень нудно 
142 
Впрочем, спешить мне некуда, не к кому и незачем.
Я впервые за долгое время говорю с собой. Вернее сказать, я себя слушаю. Поэтому простите мне поток сознания. Видимо, я разучился формулировать свои мысли, ощущения, чувства. Разучился писать. Нет-нет, я был отличным новостистом «быстрого реагирования», прекрасным репортажником, изящным культурным обозревателем и даже отменным редактором. Моими портретными очерками зачитывались. Над проникновенными текстами из слегка остывших точек планеты читатели рыдали, засыпая мой электронный ящик благодарственными письмами. «Спасибо вам, что вы есть!», «Вы лучший» и «Юрий, пишите ещё!»
Но я разучился писать. Я мог только писать ещё. На заданную тему. В нужном ракурсе. Автоматически укладываясь в должное количество знаков. Хотя издание наше и было покрыто лёгким флёром оппозиционности, но вы же прекрасно понимаете, что некий процент негласно-официально разрешённых бунтовщиков всегда должен быть ингредиентом салата, скармливаемого общественному сознанию. Мы не были сугубо политическим изданием и лишь вскользь касались ироничными немногословными заметками деяний великих мира сего. Основное наше внимание было приковано к жизни и деятельности библиотеки деревни Крюковка, беременного министра обороны иностранной державы, проблемам недвижимости класса люкс, быту самарских кошек и рязанских милиционеров. А также архитектуры Китая и половых неурядиц первой скрипки Бостонского симфонического оркестра. Мы безлимитно заседали в Интернете, ездили в ближние и дальние командировочные края, пили шампанское на корпоративках, не на жизнь, а на смерть обсуждали, кто есть Окуджава и за что его обожествляют люди и перечёркивать ли творчество покойного Булата за то, что он имел неосторожность восхититься банановым диктатором в затёртом временем году. Жизнь была безоблачна, несмотря на положенные мне по штатной должности редактора одного из разделов регулярные втыки главреда. И главное, вся жизнь была, как водится, впереди. Так что мы не печалились всей редакцией. Я особенно не печалился, потому что человек жизнерадостный и с мечтой по имени «Писать» в загашнике.
Я, собственно, поэтому и на журфак пошёл. Ну не в Литинститут же идти, в самом деле? Пять лет, и ты писатель? Смешно. Журналистика же – одна из тех профессий, которые дают человеку возможность увидеть мир, поднабраться впечатлений, сюжетов, персонажей. Отточить писательское ремесло. Помните, у Довлатова в «Компромиссе»?
– А правда, что все журналисты мечтают написать роман?
– Нет, – солгал я.
Вот я и шёл дорогой компромисса. Мол, поработаю, а потом, как Маркес, – в избушку на год и айда «Сто лет одиночества» писать. Да только я так далеко зашёл в этот компромисс, что уже и путь обратно забыл. Долетел, что называется, до «точки невозврата». Обнаружил подходящую площадку и приземлился. Если топливо на место не подвезут – всё, привет! – к базовому источнику вдохновения не вернёшься. Стали посещать всякие «свежие» мысли о том, что всё хорошее написано до меня и не мною. А уж когда более удачные на литературном поприще друзья под хмельную лавочку выдали коммерческую тайну авансов за первое и даже второе-третье-последующее творение в полновесные десять авторских листов… В общем, писатель не тот, кто не может не писать. Писатель тот, кто может писать на голодный желудок. Журналистика же меня неплохо кормила. Мечта не совсем умерла, но изрядно осунулась, приобретя весьма чахоточный вид.
Нет, конечно, были и такие, кто одной, простите, Джоппой, на все острова усесться успевал. Главное, чтобы седалище у автора побольше было. Я такого не отъел, да и не отсыпал мне Господь столь щедрого таланта разрождаться немыслимым количеством печатных знаков в единицу пространства – времени. Вы можете счесть последнюю сентенцию завистью. Хотя на самом деле это лишь объективная, лишённая не только естественной эмоциональной, но и какой бы то ни было синтетической окраски, производимой нефтеперерабатывающей промышленностью, оценка возможностей субъекта «Юрий Васильев».
Кстати, с острова вся эта история и началась. Вернее, с атолла.
Строго говоря, атолл – это тоже остров. Только не из куска земной тверди, нечаянно затерявшейся по воле геологических процессов (или же безалаберности матушки Геи) посреди безбрежного царства Нептуна, а из кораллов. В виде сплошного или разорванного кольца, окружающего внутренний водоём – лагуну. Наверняка есть какая-нибудь скучная научная версия происхождения эдакого кунштюка, но я, как натура всё-таки творческая, более склоняюсь к иной. В часы досуга, в те времена, когда просторы Мирового океана не бороздили ещё игрушечные кораблики и заняться было абсолютно нечем, правитель вод занимался рукоделием – бусики вытачивал и нанизывал. На продажу ли на вселенской барахолке, или для дарения бесчисленным богиням, охочим, как и простые земные женщины, до всякого папуасского товара, или просто, чтобы себя развлечь, мне неизвестно. Когда получалось, а когда – и не очень. Вот то, что не очень, властитель бескрайней Н2О и закидывал подальше с глаз долой – в тропические широты Тихого и Индийского океанов. Тропическими эти широты уже позже обозвали, тогда же, когда бассейнам солёной воды имена придумали. В те времена там – посреди жары и воды – просто никого не было. Совсем никого. То есть абсолютно. Вот никто и не мог увидеть, что ремеслом нанизывания бус он, хоть и бог, а владеет хуже, чем какая-нибудь выпускница театрального техникума без роду и племени. Для пущей верности – вдруг пингвин какой заплывёт и увидит некондиционный товар, свидетельство божественной жопорукости, – забрасывал не просто так подальше, а накидывал на кратеры вулканов для надёжной ликвидации гипотетических случайных свидетелей.
142 
