354 
- Старость – явление не возрастное.
- То ли итог поединка с судьбой,
- то ли, быть может, предчувствие злое,
- то ли сведение счетов с собой.
- И ни один златоустый потомок
- не извлечет вдохновенно на свет
- из отдаленных ли, близких потемок
- то, чего не было вовсе и нет.
- Вот и дочитана сладкая книжка,
- долгие годы в одно сведены,
- и замирает обложка, как крышка,
- с обозначением точной цены.
Это – памяти Алеся Адамовича, друга, товарища по «Апрелю», но ведь и о себе же.
Вот почему этим его поздним стихам суждена долгая жизнь – точней, воскресение, потому что сегодня на них редко обращают внимание. Впрочем, сегодня вообще мало на что обращают внимание.
Тем не менее к некоторым его стихам – вполне «смысловым», насыщенным и неожиданным – стоит прислушаться именно сейчас. В некоторых из них, написанных перед самым концом, он пророчествует – пусть и в несколько зашифрованной форме; эти пророчества стоит перечитать, тем более что они исполнились:
- Через два поколения выйдут на свет
- люди, которых сегодня нет.
- Им будут странными страхи мои,
- искаженный овал моего лица.
- Ниточка неразделенной любви
- вонзится пулею в их сердца.
- Им будет робость моя чужда,
- они раскованней будут и злей…
- Зависть, ненависть и вражда
- взойдут над просторами их полей.
Он не ошибся в датах – миновали два поколения, и наросли бог весть откуда раскованные и злые люди, дети долгой отрицательной селекции и общественной деградации, которым в самом деле чужды робость и непонятны страхи образованцев. По-нострадамусовски темны здесь только две строчки – «Ниточка неразделенной любви вонзится пулею в их сердца»: о чем речь? Вероятно, о том, что неразделенная, непонятая, отвергнутая любовь автора рано или поздно настигнет этих людей и обернется спасительной болью, и они поймут что-то. Хотя надеяться на это, прямо скажем, трудно.
Что до итогов собственной жизни – задолго до «Итогов», последнего законченного стихотворения Окуджавы, датированного 10 мая 1997 года, он подвел их в других стихах, заставляющих пересмотреть многие наши представления о нем. Эта вещь лишний раз доказывает, что никакой эйфории у него не было уже в 1989 году, когда написаны эти стихи и когда большая часть интеллигенции пестовала самые розовые надежды. Главное же – она демонстрирует готовность проститься с жизнью, и более того – радость по этому поводу. Ибо грядет мир, в котором ему нет места: так, оказывается, исполняются наши чаяния:
- К старости косточки стали болеть,
- старая рана нет-нет и заноет.
- Стоило ли воскресать и гореть?
- Все, что исхожено, что оно стоит?
- Вон ведь какая прогорклая мгла!
- Лето кончается. Лета уж близко.
- Мама меня от беды берегла,
- Бога просила о том, атеистка,
- Карагандинской фортуны своей лик,
- искореженный злом, проклиная…
- Что там за проволокой? Соловей,
- смолкший давно, да отчизна больная.
- Все, что мерещилось, в прах сожжено.
- Так, лишь какая-то малость в остатке.
- Вот, мой любезный, какое кино
- я посмотрел на седьмом-то десятке!
- «Так тебе, праведник!» – крикнет злодей.
- «Вот тебе, грешничек!» – праведник кинет…
- Я не прощенья прошу у людей:
- что их прощение? Вспыхнет и сгинет.
- Так и качаюсь на самом краю
- и на свечу несгоревшую дую…
- Скоро увижу я маму свою,
- стройную, гордую и молодую.
Глава девятая
КРЕЩЕНИЕ
1
В мае 1997 года Булат Окуджава с женой отправился в свою последнюю заграничную поездку. Чувствовал он себя неплохо: в предыдущем году перенес вторую операцию на сердце (пусть и менее серьезную – вшили стимулятор), но страдал эмфиземой легких, которую лечили препаратами, резко понижавшими сопротивляемость организма. Иммунитет был угнетен, и любая инфекция могла спровоцировать долгую болезнь. Он почти не выходил из дома и никого не принимал, но к весне окреп и решился предпринять путешествие в Германию и Францию. Прилетели во Франкфурт, оттуда приехали в Марбург. В поездке попутчиком Окуджавы и его жены оказался критик и журналист Илья Медовой, опубликовавший впоследствии очерк «Последнее путешествие».
354 
