5 
- Вот он – Христос – в цепях и розах
- За решеткой моей тюрьмы.
- Вот агнец кроткий в белых ризах
- Пришел и смотрит в окно тюрьмы.
- Единый, светлый, немного грустный —
- За ним восходит хлебный злак,
- На пригорке лежит огород капустный,
- И березки и елки бегут в овраг.
(Блок, 1905)
- Пятеро голодных сыновей и дочек.
- Удар ножа горяч, как огонь.
- Вобла ложилась кусочек в кусочек —
- по сухому кусочку в сухую ладонь.
- Нас покачивало военным ветром,
- и, наверное, потому
- плыла по клеенке счастливая жертва
- навстречу спасению моему.
(Окуджава, 1957)
- По городу бегал черный человек.
- Гасил он фонарики, взбираясь на лестницу.
- Медленный, белый подходил рассвет,
- Вместе с человеком взбирался на лестницу.
- Там, где были тихие, мягкие тени —
- Желтые полоски вечерних фонарей.
- Утренние сумерки легли на ступени,
- Забрались в занавески, в щелки дверей.
- Ах, какой бледный город на заре!
- Черный человечек плачет на дворе.
(Блок, 1903)
- Девочка плачет – шарик улетел.
- Ее утешают, а шарик летит.
- Девушка плачет – жениха все нет.
- Ее утешают, а шарик летит.
- Женщина плачет – муж ушел к другой.
- Ее утешают, а шарик летит.
- Плачет старуха – мало пожила…
- А шарик вернулся, а он голубой.
(Окуджава, 1957)
Приведем заодно и еще одно стихотворение 1967 года, в котором причудливо сошлись мотивы блоковского черного человечка и окуджавовского голубого шарика:
- Голубой человек в перчатках,
- в красной шапочке смешной
- Поднимается по лестнице,
- говорит: – Иду домой.
- Вот до верха он добрался,
- вот – под крышею самой,
- но упрямо лезет выше,
- говорит: – Иду домой.
- Вот – ни крыши и ни лестниц,
- он у неба на виду.
- Ты куда, куда, несчастный?!
- Говорит: – Домой иду.
- Вот растаяло и небо,
- мирозданья тишь да мрак,
- ничего почти не видно,
- и земля-то вся – с кулак.
- – Сумасшедший, вон твой дом!
- – Где мой дом?
- – Да вон твой дом!.. —
- Шар земной совсем уж крошечный,
- различается с трудом.
- Эй, заблудишься, заблудишься!
- Далеко ли до беды?
- Он карабкается, бормочет:
- – Не порите ерунды…
Не думаю, что Окуджава думал о своей песенке про голубой шарик и о блоковском черном человечке с лестницей, когда сочинял это странное стихотворение, единственный раз при жизни автора опубликованное в сборнике «Март великодушный». Тут странная контаминация мотивов, восходящая к общему, закрытому для нас видению, – если бы не страх перед позитивистами, я сказал бы, что мировая душа поэта претерпевает некие приключения и в каждой инкарнации пытается о них рассказать, как умеет; иногда припоминает одни детали, иногда – другие. Впрочем, ничего удивительного, что схожим поэтам снятся одинаковые сны.
Текстуальных и композиционных совпадений у Блока и Окуджавы такое количество, что подчас трудно признать их случайными, хотя я и не сомневаюсь в том, что, сочиняя свой «Романс», Окуджава думать не думал о блоковской «Легенде»:
- И была эта девушка в белом… в белом,
- А другая – в черном… Твоя ли дочь?
- И одна – дрожала слабеньким телом,
- А другая – смеялась, бежала в ночь…
(Блок, 1905)
- Стала чаще и чаще являться ко мне
- с видом пасмурным и обреченным
- одна дама на белом, на белом коне,
- а другая на черном, на черном.
- И у той, что на белом, такие глаза,
- будто белому свету не рады,
- будто жизни осталось на четверть часа,
- а потом все утраты, утраты.
- А у той, что на черном, такие глаза,
- будто это – вместилище муки,
- будто жизни осталось на четверть часа,
- а потом – все разлуки, разлуки.
(Окуджава, 1988)
5 
