140 
— Твое эго не сокрушить даже паровым молотом. В том-то все и дело. А его эго — хлипкое, потому что оно висит в воздухе. На самом деле он вовсе не умен и не хитер, он даже не талантлив. Все его творчество — полная чушь, новомодная, дорогостоящая чушь. Он не умеет строить отношения. Он хочет только покорять. Поначалу в эти шпионские дела его втянула женщина, которая сумела запустить коготки в его член, а значит, и в его эго. «Ну разве я не крутой? | Я шпион! Агент 007!»
— И что же?
— Его вообще не следовало вербовать. Взгляни на его психологический портрет. Он человек неуравновешенный, инфантильный, безрассудный. Впрочем, именно поэтому Кейд и Спарроуз его и выбрали. Он ни с кем не связан по-настоящему прочными узами, он привлекателен, умеет быть обворожительным, у него есть связи в мире искусства, он много путешествует.
— А кроме того, у него нет совести. У меня складывается впечатление, что это незаменимое качество для шпионской работы.
— Это верно до поры до времени. Пока они его контролируют. Но Спарроуз стал жадничать и потребовал больше, чем Биссел мог ему дать. Он использовал Биссела для убийства, но ему и в голову не пришло, что Биссел не убежит, поджавши хвост, когда поймет, что его самого подставили так же, как и Риву. Спарроуз рассчитывал, что любые неприятности можно будет похоронить в стенах ОБР, а Биссела выставить отщепенцем и приговорить к ликвидации. А если не выйдет убрать его руками ОБР, можно договориться с «Бригадой Судного дня» или с какой-нибудь другой группировкой.
— Не сомневаюсь, что ты права, но тут есть еще один аспект: они оба сильно недооценили тебя. Наверняка они — или по крайней мере Спарроуз — предвидели, хотя бы смутно, что ты окажешься в этом замешанной. Подставить Риву означало подставить меня, а через меня, стало быть, и тебя. Но, судя по всему, никто из них не представлял себе, как далеко ты зайдешь, причем не только ради меня или Ривы, но и ради эмблемы, которую в настоящий момент носишь на сердце.
— Вот они и проиграли. Спарроуз поступил именно так, как и можно было ожидать: сперва попробовал надавить на меня, а когда не вышло, попытался урезонить, даже пошел на сотрудничество. Но он все время прикрывался ОБР, как щитом.
— Если бы Биссел не уложил его в больницу, он попытался бы тебя убить — или, точнее, «заказать», потому что ты права: у него кишка тонка взяться за мокрое дело самому. В любом случае именно таков был бы его следующий шаг.
— О да, не сомневаюсь, что в его «экстренном наборе» такая мера предусмотрена. Но только в самом крайнем случае. Ему бы следовало быть умнее и просчитать, что станет с Бисселом, с его уродливым эго, когда он обагрит руки в крови. Он совершил убийство. Для Биссела это значит, что он уже вышел за пределы какого-то там вонючего второго уровня. Он успешно ликвидировал двоих, и я тебе гарантирую, ему понравились острые ощущения.
— Но острота ощущений быстро выветривается, — заметил Рорк.
— Точно. И в конце концов он остался один за бортом. — Ева удивленно заморгала при виде тарелок, которые Рорк поставил на стол в маленькой гостиной, примыкавшей к спальне. — Разве мы собираемся есть?
— Безусловно.
Ева задумчиво приложила ладонь к животу.
— Пожалуй, я могла бы поесть. — Она села к накрытому столу, на котором уже красовалась яичница с хрустящими ломтями бекона. — Итак, он остался за бортом. Его непосредственные начальники либо убиты, причем его же собственной рукой, либо охотятся за ним. Его предали, использовали, поимели. Копы расследуют убийства, хотя его заверили, что копать так глубоко они не станут, значит, рано или поздно с этой стороны тоже начнет припекать. И никто больше ему не подскажет, что надо делать, что надо думать. Он убивает еще двоих, чтобы прикрыть себя, чтобы замести следы. Оба убийства не только излишни, но и контрпродуктивны, потому что они приводят полицейское расследование к одному единственному бесспорному выводу: Биссел на самом деле вовсе не умер, он жив. А теперь скажи: что бы ты сделал на его месте?
— На его месте? — Рорк намазал гренок вареньем, пока обдумывал ответ. — Я залег бы на дно. Добрался бы до денег, отложенных на черный день, и затаился бы, пока не придумаю способ либо убить Спарроуза, либо разоблачить его как предателя. Да, я затаился бы и стал выжидать. Год, два, а может, и дольше. А потом нанес бы удар.
— Но он этого не сделает. Он так не может. Он не может подавить свое эго на столь долгий срок. Он не умеет мыслить так трезво, так масштабно. Он хочет нанести ответный удар всем, кто испортил ему | праздник. И в то же время он напуган, как маленький мальчик, которого мамочка с папочкой оставили дома одного. Ему необходимо чувствовать себя в безопасности. Мы знаем, что он все еще в Нью-Йорке — в каком-то месте, где, как ему кажется, никто ему не угрожает. И скоро он сделает очередной ход, еще более грандиозный, жестокий и безрассудный. Ведь каждое из его убийств попадало мимо цели, каждое новое убийство становилось все менее продуманным, каждый раз риск побочного ущерба все больше возрастал. И теперь ему уже все равно, кто при этом пострадает, лишь бы доказать всем свою правоту.
140 
