очень нудно 
39 
– Кто? – деловито спросила Ирка. Сашка, повинуясь какому-то совершенно иррациональному импульсу, вывалила всё это на голову своей новой знакомой. Едва знакомой.
– Не знаю. Кто-то. Темнота. Наверное, я вышла за него замуж, потому что боялась. Я боялась жить одна. Я совершенно не приспособлена к быту. Но даже не это. Я боюсь одиночества. Муж с полгода отучал меня от моего медведя. Теперь он просто сидит на полке, но когда мужа нет дома, я иногда разминаю старика, чтобы он совсем не зачах. Ворчалка у него работает ещё будь здоров. Однажды муж поймал меня за этим занятием и потом долго смеялся. Не зло. Скорее даже добродушно. Но мне всё равно почему-то было очень обидно. В общем, мы с ним живём хорошо. Вот только когда я вышла замуж, мне впервые стал сниться какой-то странный сон…
– Стоп! – сказала новая знакомая Ирина Владимировна. – Я сейчас тороплюсь, у меня дела. Работаю. Но вечером милости прошу ко мне в гости, часов в восемь, нормально? – она достала из сумки блокнот, написала адрес и вырвала листок. – Приходи запросто, есть охота принести бутылку вина – тащи. Нет – никто не обидится. Только приходи без мужа. На первый раз.
Сашка пришла одна. Муж был в командировке.
Хозяйка дома как раз провожала какую-то женщину с заплаканными глазами. Ирина Владимировна была торжественна. И даже таинственна. Величественна, в общем.
– Заходи! – задорно сказала она, немедленно сбросив всю свою королевскую важность, как только за незнакомкой захлопнулись двери лифта. – Боря!!!
– Господи, да что ж ты так орёшь, душа моя?! – выскочил откуда-то из коридора плотный мускулистый мужик эдак на полголовы ниже «своей души».
– Знакомься, это Сашка. Сашка – это Боря, мой муж.
– Очень приятно, – протокольно-вежливо сказала Сашка.
– Да расслабься! Боря – пусечка! Борис, – обратилась она к мужу командным тоном, – сейчас мы будем пить кофе и даже водку. Потому что мясо, картошка и соленья. И потому что эта последняя баба меня вымотала. А вот эта, – ткнула она в Сашку пальцем, – сейчас подзарядит, ага? – подмигнула ей новоявленная подруга. И Сашке стало спокойно и хорошо. Беспричинно и бессмысленно. Никаких тревог, никаких забот и никакого желания думать хоть о чём-нибудь.
Они сидели на кухне. У Ирки на ужин были очень вкусные котлеты, воздушное пюре и правильные солёные огурцы. Сашка отчего-то очень хорошо запомнила именно тот первый вечер в её доме. Болтали, в сущности, ни о чём. После ужина и первых трёх рюмок добродушный весельчак Боря был отправлен властной Иркой с кухни вон. После чего Ирка, оставив первоначальный шутливый тон, начала говорить серьёзно. И говорила долго. Часа три. Ну да. Закончила она ровно в полночь. Последнее слово Иркиного монолога пришлось ровно на полночь. Все три стрелки на самых обыкновенных дешёвых круглых часах, висящих над дверным проёмом, совпали, когда Ирина Владимировна «завершила свои речи».
Родилась Ирка в хорошей крепкой советской семье – в семье мастеров. Папа её был мастером инструментального цеха на машиностроительном заводе, а мама – мастером карамельного цеха на кондитерской фабрике. Когда Ирка родилась – в срок, красивой, голосистой и здоровой, – её отправили на деревню к бабушке. Потому что мама и папа жили в общежитии. В семейном общежитии одного из заводов. «Семейное» – звучит, конечно, симпатично. Но в реалиях не всё было так радужно: крохотная комнатка в длинном ряду таких же крохотных комнаток. Одна кухня и один санузел на всех. Санузел, по причуде проектировщика, совместный. Папе и маме было уже достаточно лет – слегка за тридцать, – когда они состряпали Ирку, и потому они не рискнули оставить её при себе. Будь им по двадцать – без сомнения они бы ринулись во все тяжкие, не раздумывая. Но в тридцать мыслительный процесс начинает довлеть даже над самыми смелыми. Они вот-вот должны были получить квартиру, а пока «вот-вот» затягивалось, они отправили дитя к родительнице Иркиной матери в одно из русских селений. Свежий воздух, хвойный лес, чистая река. Младенцу всё это куда полезнее атмосферы общежития и тем более заводских яслей. Учитывая, что бабка сама предложила свои услуги по взращиванию девочки. Она явилась в город, внимательно осмотрела новорожденную, одобрительно хмыкнула и вынесла вердикт: «Забираю!» Иркина мама из вежливости и приличий поохала, мол, мама, вы же уже не так молоды, не так полны сил, стоит ли идти на такие жертвы и так далее. Мама посмотрела на дочь высокомерно, на внучку – с любовью и даже где-то как на хорошую тёлочку или жеребёнка, бросила: «Квартиру получите, отдам!» – и укатила обратно в русское селение с Иркой под мышкой. Мать с отцом изредка приезжали навестить дочь и очень удивлялись тому, например, что бабка долго-долго таскала увесистую Ирку на руках. Во-первых, это было вовсе не в деревенских традициях. Во-вторых, надо было слышать, что бабка при этом говорила. А говорила она буквально следующее: «Эта земля недостойна того, чтобы по ней ступали ножки моего ангела!» При этом «ангела» бабка упорно брала с собою везде, где только можно: в лес, в поле, в церковь. В лесу и полях бабка собирала не только грибы-ягоды, но и огромное количество трав. В церкви – и не только – молилась. Передовики советского производства были просто в шоке от того, что в четыре года их дочурка знала огромное количество молитв и ещё большее – разнообразных заговоров и наизусть цитировала составы сухих «коктейлей» от коклюша, от экземы или, например, от «заушницы» – parotic epidemica – попросту говоря, «свинки»:
39 
