очень нудно 
61 
А вдруг Баратова права? Настя и сама знает, что она права. Настя чувствует, что если выйдет замуж за Игоря, то будет та же самая «хата, огород, корова, свинья, работа, бурячыха». Они уже есть! Чем отличаются походы в одни и те же гости и одни и те же рестораны и этот «Ихорок» на диване с пивом от жизни Баратовой с тем Качуром, которому «пусть земля будет колом»? Ничем. Только тем, что они на работе не полют «бурак», а ходят в зелёных пижамах и белых халатах. Ах, ну да. Игорь её не бьёт, они ходят не в «вэдро», а в цивилизованный фаянсовый белый горшок, из которого дерьмо уносится в стояк, и у Насти нет трещин на пятках. И пьют они по выходным не самогон, а «казёнку». Ладно, Шарик. Не полезь этот чудесный умный «собака» сам в ошейник – или сдох бы от голода в Хмельнике, или бы баба Маруся пристрелила. А её-то, Настю Кузнецову, что толкает прядать ушами, накидывая собственными руками себе на шею ярмо этого дурацкого замужества?
– Отвези меня домой, – просит она пришедшего в себя Игоря. Он уже выпил и «животворящий» чай, и «самэ добрэ» молоко Баратовой, «у всьому сэли такого нэма, як у той москалькы. Видмачка вона, чы шо?», и облился колодезной водой, и поел огненного борща из печи.
– Через неделю поедем. Насть, ты чего? Грибы ещё не высохли. Ты ещё не со всеми перезнакомилась.
– Мне и тех, с кем я уже познакомилась, достаточно. Игорь, будь человеком, отвези. Хочешь, сам оставайся. А меня хоть до станции довези. Я на автобус сяду до Винницы. А там на поезд. Прошу тебя.
– Чокнутая! Ну что здесь тебе не так? Воздух. Лес. Речка. Грибы. Возятся с тобой. Всё самое лучшее достают из подпола. Собака признала, как своих не признаёт долгие годы!
– Игорь, я всё ценю. Всё замечательно. И воздух, и всё остальное. Собака – вообще прекрасна. Признала, потому что родственные души. Ну, ты О'Генри не читал, ревматических атак души не испытываешь, тебе не понять, – зло шутит она. – Если ты хочешь, чтобы всё было тихо-мирно, – а для тебя я знаю, не спорь! – соблюсти внешние приличия – самое главное, не ударить, так сказать, в грязь лицом, даже если по шею в дерьме, – отвези на станцию! Что, почему и как, там, – она машет рукой в сторону её русского юга, – обсудим. Не отвезёшь – я не в обиде. Я и пешком дойду. Тут всего-то ничего – тринадцать километров. Бородинский круг. Мы его с братом бабушки за два с половиной часа проходили.
– Какой круг? – спрашивает Настю Кузнецову совсем уже ничего не понимающий Игорь Качур.
– Бородинский. Бородино – это не круглое голубое здание в Москве. Бородино – это деревня в Подмосковье. Битва с заранее рассчитанным, предвиденным, спрогнозированным поражением. Не будь на то господня воля… – Она смотрит в его округлившиеся карие украинские глаза потомственного Качура и с ужасом понимает, что этот генотип может победить, если «будут дети». И не останется больше голубоглазых Кузнецовых с тонкими щиколотками, а пойдут дальше по той, её родной южноукраинской русской приморской земле только «Мыколы та Оксаны» крепкими устойчивыми ногами, даже в русской речи которых будет проскакивать гэканье, шоканье и всё то остальное, чем полон язык даже городского Игоря Васильевича. Они будут сливаться друг с другом, сливаться и сливаться, и скоро на всём, прежде таком разноцветном, разноликом, разноязыком побережье не останется ни русских, ни поляков, ни греков, ни татар, ни евреев, а будут одни сплошные Качуры. Споры которых занесёт в город Пушкина и Тэффи, в город Ильфа и Петрова, в город Олеши и Багрицкого, в город Бабеля и Воронцова, в город Суворова и Дерибаса, в город Гоголя и Маяковского, в город Уточкина и Эйзенштейна, в город Амалии Ризнич и Отона, в турецкое поселение Гаджыбей и бессарабские сёла она, Оксана Качур. Она щедрыми мазками будет замазывать всех и вся в один, подобный подобному цвет.
– Не важно, какой круг! – тихо шипит пока ещё Настя Кузнецова. – Вези на станцию, придумывай, что хочешь. Аппендицит, внезапный выкидыш… Ах, прости, мы же у бабушки Маруси спим врозь, я же девственница для твоей сельской родни, а не какая-то «городская блядь», спящая в одной постели с будущим мужем до свадьбы. Это же не важно, что твой двоюродный брат Коля любил одну, а женился на другой, потому что другая «завагитнила»[64] после поездки с ним на грузовике. Не в постели же! Значит – не блядь. Не важно… В общем, придумывай всё, что тебе угодно. Что соответствует твоим понятиям о внешних приличиях. А то я пойду пешком, и тебе придётся с ними объясняться. Даю на размышление пятнадцать минут. Я во дворе. Тебя нет через четверть часа – я ухожу в Хмельник пешком. Ясно? – Она вышла из его комнаты, быстро собрала свои немногочисленные вещи и вышла во двор, попрощаться с большой собакой Шариком.
61 
