Глава 7

Облокотившись о перила, ограждавшие палубу парохода, Эсме задумчиво смотрела на медленно удаляющийся берег. Как сообщил ей Чен, на двух участвовавших в экспедиции пароходах кроме нее находились шестеро пассажиров и экипаж, состоявший целиком из сиамцев.

На пароходе Эсме, кроме кают лорда Уинтропа и переводчика, располагалось еще две каюты: одна служила гостиной, вторая – чем-то вроде кладовки, в которой были сложены подарки для принца и провизия, необходимая для путешествия. На втором пароходе также было четыре каюты – в одной находились Чен и нанятый им кок, две другие занимали военные атташе, сопровождавшие Уинтропа, и четвертую – англиканский священник, уговоривший посла взять его с собой.

Час был ранний – небо еще не успело просветлеть окончательно. Скоро, должно быть, проснется тетя Мириам, позовет Эсме завтракать и обнаружит, что она исчезла. Затем отцу принесут записку…

Девушку вдруг охватило острое чувство вины. Она даже готова была раскаяться в своем побеге, но увы – пароход уже отчаливал от берега. Впрочем, Эсме не сомневалась, что рано или поздно отец простит ее. Главное – теперь ей удастся избежать брака с нелюбимым человеком. Но она понимала также и то, что радоваться рано: чтобы достичь своей цели, ей наверняка придется пройти через множество испытаний. Одно из них, едва ли не самое сложное, – как сделать так, чтобы за все время путешествия никто не выведал ее секрета. Слава Богу, лорд Уинтроп сейчас стоит на другом конце палубы, наблюдая за слаженной работой матросов, – если бы он был рядом, Эсме, пожалуй, попросила бы его развернуть корабль и вернуть ее на берег.

Пароход медленно пробирался между судов и суденышек, запрудивших пристань, – река была главной водной артерией Бангкока и основным средством сообщения. Не говоря уже о том, что многие сиамцы жили в плавучих домах, таких как у Ламун, по реке все время курсировали торговцы на плотах и баржах, продавая свои товары прямо с них. До слуха Эсме долетали крики сиамских женщин: «Бананы, спелые бананы!» или «А вот свежая рыба, только что из реки!»

Она невольно вздохнула – в этом городе прошло ее детство, и с ним у нее было столько связано… Впрочем, не стоит горевать – когда-нибудь она сюда непременно вернется… А пока Эсме любовалась на горевшие в рассветных лучах расписные шпили буддистских пагод. И вдыхала пряный запах цветов, мешавшийся с запахом рыбы, которую предлагали торговки. Певучий говор восточного города, в котором слышалась сиамская, китайская и индийская речь, казался ей причудливой музыкой.

Она любила Бангкок – он представлялся ей очень красивым, несмотря на грязь на улицах и на то, что местное население порой предпочитало пить виски или играть в азартные игры, вместо того чтобы работать. Эсме чувствовала, что будет скучать по этим голым ребятишкам, путающимися под ногами на базарах, по бьющим в гонг и танцующим женщинам, действующим согласно местному поверью – чем больше ты будешь веселиться, тем лучше будет твоя карма. Ей казалось, что она будет скучать даже по бритоголовым буддистским монахам в ярко-оранжевых одеяниях, которые при встрече с ней сторонились, поскольку даже случайно прикоснуться к женщине для монаха считалось проступком…

Но, разумеется, не это было главной причиной, из-за которой она будет скучать по Бангкоку. Здесь прошло ее детство, здесь остались отец и тетка – какими бы они ни были, кроме них, у Эсме в целом свете не было родных… Ей вспомнились уютные домашние вечера, когда отец вслух читал для нее и для матери Чарльза Диккенса – своего любимого писателя. Ей даже показалось, что она снова слышит французскую песенку, которую, бывало, напевала мать, хозяйничая по дому, и невольно слезы навернулись у нее на глаза.

  46