13 
– Ашшур знает.– Десятник пожал плечами.– Но теперь поменьше стала, ясное дело.
– Ну так вы, удальцы, ее враз поймаете! – улыбнулся старшина.
– Вот как поймаем, так и приезжай,– сказал десятник.– Напоретесь – перережут вас как годовалых поросят.
– Ну это ты загнул! – Большой, соскочив на землю, подошел к первому фургону.
Десятник окинул его опытным взглядом:
– Служивый, что ли?
– Был,– сказал Большой.– Теперь – вольная птица.
– Я предупредил.– Десятник поскреб ногтями грудь.– А так – дело ваше. Проводить не смогу, приказ.– Он кивнул на мост.– Велено к следующей неделе опоры поменять, а нас, сам видишь, всего шестеро.
– Да ладно тебе,– ухмыльнулся Большой.– Не первый год на дороге. До крепости вашей сколько?
– Не близко. Миль тридцать.
– Ух ты! – обрадовался Фаргал.– Завтра будем?
– Ишь ты, белобрысый! – Десятник потянулся щелкнуть Фаргала по носу, но тот увернулся.
– Ты, брат, давай заканчивай поживей.– Большой хлопнул десятника по плечу.– На представление не поспеешь!
– Было б кому представлять,– проворчал десятник.– Ладно, храбрецы, езжайте. Авось доедете.
– И тебе того же,– сказал Большой и захохотал.
Лошади осторожно ступили на мост. Стук топоров внизу их беспокоил. Когда второй фургон поравнялся с Большим, тот ловко вспрыгнул на борт и уселся рядом с Налусом. Обитые железом колеса загрохотали по дощатому настилу.
– Счастливо»!– крикнул вслед десятник, но его не услышали.
Как миновали мост, опять потянулась дорога. Фаргал, покосившись на старшину, полез на спину правой, неноровистой лошади. Перебравшись, встал, выпрямившись, на круп, вынул из кармана шарики и принялся жонглировать. Лошадь бежала ровно, не обращая на малыша внимания. Привыкла уже.
Тарто с удовольствием наблюдал за названым внуком. Способный, ничего не скажешь. Жаль, растет, как гриб в Мокрый месяц. Пока-то публика глядит с умилением – экий малыш, а вон что умеет! А вытянется – совсем другая история будет.
– Тарто,– окликнула сзади Нифру,– здесь неподалеку – вода. Остановимся?
Старшина глянул на солнце.
– Да, можно бы,– сказал он.
Шагов через тридцать в лесной стене обнаружился просвет. Тропа.
Старшина потянул вожжи, лошади остановились. Фаргал едва не свалился под копыта, но устоял, даже ухитрился поймать все три шарика.
– Ап! – звонко крикнул он, соскакивая наземь.
– Налус! – позвал старшина.– Пойдем, сынок, глянем, как тут фургоны пройдут.
Фургоны прошли. Обнаружилось даже отличное место для ночлега: под огромным кедром, раскинувшимся кроной на добрых тридцать шагов. До ручья, правда, оказалось неблизко, но это уж пустяки.
Тарто беспокоила широкая тропа, отходящая от дороги. Он даже послал Кадола верхами проверить, куда она ведет. Юноша проскакал больше мили, ничего не обнаружил – и вернулся назад. Тропа и тропа. Может, хутор стоит, может, еще от чего осталась. Тарто выкинул беспокойство из головы. Запах жарящегося мяса плыл над поляной. Со вчерашнего дня осталась почти треть подстреленного Кадолом кабанчика. Сунулся дурачок сдуру на дорогу, прямо под выстрел. Жирное мясо, мучная болтушка с овощами и кореньями, мед – детишкам, а кто постарше – по кружке сладкого яблочного вина.
– Кто хорошо ест, тот хорошо работает,– изрек старшина и поймал за ногу дочку Мили, вознамерившуюся свалиться с борта фургона.
– Тогда самый лучший работник – хряк,– заметила Нифру, пробуя болтушку.– Готово. Собирай едоков.
После обеда – час отдыха. И – тренировка. Последнее не касалось только Мили: Нифру сказала, от нагрузок может молоко пропасть. Нельзя так нельзя. И Тарто усадил дочь чинить рваные Фаргаловы штаны.
Стоять в лесу – это совсем не то, что ехать по дороге. Дикий, старый, с высоченными соснами и широкими ветвистыми эгеринскими кедрами, лес зачаровывал Фаргала. Здесь можно было повстречать черного злого медведя и даже тигра. А уж оленей и кабанов столько, что сами в руки идут.
Выполнив под присмотром бдительного Мимошки дневной урок, мальчик был предоставлен самому себе. То есть мог делать что вздумается.
Была середина прохладного сезона, и под темными живыми сводами стояла тишина. Благодатное время, когда нет даже вездесущих москитов. Фаргал глядел в сумрак между прямыми стволами, и ему хотелось уйти туда, подальше от людей, от резкого голоса Мили, выговаривающей за что-то Бубенцу, от хныканья малышки, которой мать не давала заползти в костер, от бормотания недовольного Бубенца… Там, в чаще, жил покой.
13 
