11 
Ныне, конечно, княгиня с дитём — никто. Родичей у вдовы в Киеве нет. Новый князь племянника и жену брата в род свой не принял. Живут хоть и в тереме княжьем, но в нищете и немилости. Одно слово — изгои. Хуже, чем челядь. У всякого челядина хозяин есть. Заступник. А тут — никого. И все же Наталия с младенцем — люди. Вольные. Кто над вольным надругается: умыкнет, жизни лишит или еще как-нибудь, — немалую виру заплатит. Не роду, так князю. Если о том узнают. Да узнают ли? Кому нужны вдова с младенцем, если та, хоть и бывшая княгиня, сама себе в клеть воду носит?
— Виру, если что, боярин за вас заплатит, — пообещал боярский холоп.
Но Третей с Неуладом тоже не лыком шиты и не в лапти обуты. Их вокруг пальца не обведешь. Потребовали бересту, где было б правильными резами начертано: за всё боярин сам головой отвечает, а друзья-гридни — только десница и шуйца его. Что велел — то и сделали.
Сладилось. Получили бересту. Читать они, правда, не умели. Однако были уверены, что их, кметей княжьих, обмануть не посмеют.
А через день, когда был черед друзей терем караулить, вошли Третей с Неуладом тихонько в клетушку к изгойке, связали, сунули в мешок, пригрозив, если заорет, с ней худое сделать, дитё тоже прихватили, вынесли их за ворота и сдали с рук на руки боярскому холопу, полонянку с младенцем как есть, в мешке, кинул в крытый возок с сеном и увез. А Третей с Неуладом, враз разбогатевшие, вернулись обратно в караул и до самого утра честно оберегали княжий покой от ворогов и злоумышленников.
А утром, веселые, побежали в корчму. Праздновать. Не ведая о том, какую беду навлекли на вдову Ярополка (что их, впрочем, мало беспокоило) и на самих себя, родимых (а это совсем другое дело!), поскольку Киев хоть и великий град, но — тесен, и тайное в нем часто становится явным.
Именитый боярин Блуд о последнем ведал очень хорошо, потому держать свой знатный полон в Киеве не собирался. И тем же утром, под добрым конвоем, перевез вдову с младенцем к себе в Загорское.
* * *
Ты, монашка, теперь никто, и звать тебя никак. — Блуд с похотливой улыбочкой глядел на забившуюся в угол женщину.
Эх, хороша! По Блудову приказу с нее содрали все, кроме нательной рубахи. Могли бы и рубаху содрать, но так — слаще. Лакомый, лакомый кусочек! Не зря князь-покойничек из спальни не вылезал. А теперь красавица-ромейка еще более похорошела. Личико разрумянилось, груди молоком налились, глазищи огромные, влажные — так и сияют. Блуд сглотнул слюну и подавил желание кликнуть холопов, разложить ромейку, как взятую в бою полонянку, и попользовать без долгих уговоров. Но Блуд — не степняк какой-нибудь, чтоб отменное дорогое вино залпом в глотку вливать. Такое вино смаковать надобно, малыми глоточками… Не тело это сладкое ломать- терзать, а самую душу. Подчинить себе бабу своевольную, взнуздать, как норовистую кобылу… Чтобы послушна была и ласкова. Чтоб только о том и думала, как хозяина усладить-порадовать. Чтоб страх и покорность в глазах, а ручки нежные не в кулачки сжаты были, а ласкали-лелеяли. А чтоб сбылась мечта, есть у Блуда верное средство.
— О себе думаешь, — вкрадчиво произнес Блуд, нависая над женщиной, вжавшейся в уголок. — А ты вот о нем думай. — Боярин кивнул на люльку, где под маленькой иконой Богоматери спал младенец.
Наталия вскинулась вмиг, забыв о прежнем страхе:
— Ты не посмеешь! Он — княжич!
— По вашим, по ромейским законам — может, и так, — промурлыкал Блуд. — А вот по нашим он — так же, как и ты. Никто. Вот кабы принял его Владимир в род — другое дело. Но ведь не принял. Так что не княжич твой сын, а изгой безродный. Радуйся, что живой. Я б на месте Владимира его придушить велел. Зачем ему сын старшего брата? Вот в степи нынче Варяжко печенегов против Киева мутит. Хочет Владимиру за убийство Ярополка отмстить. То-то ему бы сынок твой пригодился…
— Матерь Божия Пресвятая! — взмолилась Наталия по-ромейски. — Спаси нас, грешных!
— Может, и спасет, — посулил Блуд. — Если я захочу.
И тут, вовсе уж некстати, позвал из-за дверей голос доверенного холопа:
— Господин!
— Прочь пошел! — рявкнул Блуд. — Сказано: не тревожить! Запорю!
— Не серчай, господин! — испуганно пискнул холоп. — Великий князь в Загорском! К тебе едет, господин! Блуд выругался. Вот черти принесли…
— Помолись, — бросил Блуд пленнице. — Но помни: я теперь твой бог и твой кесарь. Вот гляди сюда, — Блуд показал на горящую под иконой свечу. — Когда догорит эта свечка, ты станешь моей рабой, покорной и ласковой. Но берегись, если я останусь тобой недоволен. — Блуд несильно ударил княгиню по щеке. — Тогда попрощайся со своим детёнышем! Блуд круто развернулся на каблуках и вышел, притворив за собой дверь.
11 
