очень нудно 
30 
— Да спрячь ты указку куда-нибудь! — разозлился я.
— Держи, — Надя сунула мне ее в руки и пошла открывать дверь.
Я метнулся к постели и запихал указку под покрывало.
— Меня нет дома!.. — предупредил я Надю.
Слышно было, как она открыла дверь. Кто-то поздоровался с Надей, что-то спросил, и Надежда что-то ответила.
Сижу на стуле, как щенок нашкодивший, нервы натянуты, курю. Интересно, думаю, долго я еще вот так по углам прятаться буду?
Слышу, дверь захлопнулась. Вошла Надя.
— Дима Соломенцев приходил. Я сказала, что ты спишь...
— Ах ты дьявол!.. — огорчился я. — Я не знал, что это Димка. Нужно было позвать его.
— У тебя семь пятниц на неделе.
— У него, наверное, денег нет. Профукался и теперь зубами щелкает.
— Что он, у меня не мог попросить? — обиделась Надя.
— У тебя он не спросит.
— А у тебя спросит?
— А у меня спросит! — Я вдруг почувствовал, что сказал это с какой-то гордостью. Будто я, старый дурак, у этого пацана заработал доверие. Мне даже неловко стало, и поэтому я тут же насыпался на Димку: — Как это можно: в двадцать лет такие деньги получает и никогда до зарплаты дотянуть не может! И главное, не пьет! Куда он, спрашивается, тратит?..
— Ты у нас очень правильный, — ехидно сказала Надежда. — Не помнишь, как в шестьдесят восьмом мы с тобой в Гаграх полторы тысячи за месяц спустили? Как ты потом по Адлерскому аэропорту бегал, знакомых по всем экипажам искал, когда у нас двадцати рублей на мой билет не хватило? Это ты помнишь?
В Гаграх мы действительно погуляли грандиозно. Я там Додика Келехсашвили встретил, он у меня в эскадрилье до конца войны бессменным замполитом был. Летающим замполитом. Кстати, очень грамотно летающим. И такое мы в Гаграх устроили!.. Потрясающий был отпуск!
— Ладно! — сказала Надежда и достала из шкафа таблицу. — Заниматься будем?
— Не будем, — сказал я, потому что мне вдруг не понравилась вся эта возня с таблицей проверки зрения. Противно стало.
Но в следующую секунду я четко представил себе, как окулист из медицинской комиссии напишет на моей карточке: «К летной работе не годен», и упавшим голосом добавил:
— Сегодня не будем...
С утра я неважно себя чувствовал. Побаливала голова, а в затылке будто булыжник перекатывался. Пошел к Катерине Михайловне за «допуском». Она мне давление смерила и говорит:
— Вы как себя чувствуете, Сергей Николаевич?
— Нормально, — говорю.
— Вам бы после «химии» хоть недельку отдохнуть следовало, а то мне что-то ваше давление не очень нравится.
Я рассмеялся и говорю:
— Ах, Катерина Михайловна! Какое может быть давление в моем возрасте? Один пшик...
Она улыбнулась, головой покачала, но штампик все-таки поставила.
Взлетели мы с Димкой, набрали высоту, легли на курс. Я ему управление передал.
Сижу, на приборы поглядываю. Все себя проверяю: как, хорошо вижу цифровой отчет на лимбе радиокомпаса или нет? На этом приборе обозначения самые мелкие. Вроде бы нормально. Ничего, думаю, сейчас оклемаюсь. А сам тихонько головой кручу в разные стороны, прислушиваюсь, как у меня в затылке тупая боль переливается...
— Ты чего приходил вчера? — спросил я у Димки.
— Да так просто... — ответил он. — Захотел погреться у чужого огня.
— Ври больше. Небось без копеечки сидишь?
— Чтоу вас у всех, пожилых, мозги набекрень из-за этой «копеечки»?. Да чихал я на эту «копеечку»!
— Ну ладно, ладно... Приходил-то зачем?
Димка учел ветер, довернул градуса на три, выровнял машину и ответил:
— А может быть, мой вчерашний приход к вам был продиктован порывом души?..
— Деньги-то у тебя хоть есть?
— Есть. Леха позавчера четвертачок ссудил...
— Что еще за Леха? — разозлился я и почувствовал, как боль из затылка стала толчками перемещаться к вискам.
— Леха — завскладом горюче-смазочных материалов. Мой бывший патрон.
— А-а-а...
Леха был неплохим пареньком.
Прошли мы курсом минут двадцать, и боль в голове стала затихать. Все тише, тише, тише. Теперь только изредка толкает несильно и снова исчезает...
И на смену ушедшей боли вдруг подкатила такая слабость, такое безразличие, будто лечу я пассажиром, никакого отношения к авиаторскому делу не имеющим. Что показывают приборы, что говорит двигатель — ничего не понимаю и даже вникнуть не пытаюсь.
Сижу смотрю на свой штурвал, который будто сам по себе перемещается, повторяя движения Димкиного штурвала, и никак не могу сообразить, что со мной происходит.
30 
