142 
– Ох, зайка, – Харди взял мою руку, поднес ее к губам и поцеловал в крошечный узелок голубых вен под кожей на запястье. – Что для него один потерянный контракт? Пустяки. У него и так все есть с самого рождения. Побывал бы он в моей шкуре, сделал бы то же самое.
– Он никогда бы этого не сделал. – Я отступила назад. – Гейдж ни за что на свете не использовал бы меня.
– У каждого своя цена.
Мы посмотрели друг другу в глаза. Казалось, весь разговор уместился в одном этом взгляде. Каждый из нас увидел то, что ему нужно было увидеть.
– Я должна с тобой проститься, Харди.
Он с горечью посмотрел на меня. Мы оба понимали, что и дружбы между нами быть не может. Все прошло, не осталось ничего, кроме истории из детства.
– Вот черт. – Харди взял мое лицо в руки, поцеловал в лоб, в закрытые глаза, коротким легким поцелуем коснулся моих губ. В следующий миг я оказалась у него в объятиях, крепких и надежных, которые так хорошо помнила. Держа меня в руках, Харди прошептал мне на ухо: – Будь счастлива, зайка. Никто не заслуживает этого больше, чем ты. Но не забудь... одну маленькую частичку твоего сердца я оставляю себе. И если вдруг ты когда-нибудь захочешь ее вернуть... ты знаешь, где ее искать.
Я никогда раньше не летала на самолете и поэтому весь путь в аэропорт «Роли-Дарем» пребывала в нервном напряжении. Я летела первым классом рядом с очень симпатичным парнем в деловом костюме, который во время взлета и посадки отвлекал меня разговорами, а во время полета угостил коктейлем «Виски сауэр». Когда мы сошли на землю, он попросил у меня телефон, но я отрицательно покачала головой:
– Простите, но я не свободна.
Я надеялась, что это так.
Уже было собравшись взять такси, чтобы добраться до следующего пункта назначения – небольшого аэропорта, приблизителыю в семи милях отсюда, – я увидела в месте выдачи багажа, что меня ждет водитель. Мужчина держал табличку с выведенными на ней от руки буквами: «Джонс». Я робко приблизилась к нему.
– Вы, случайно, не Либерти Джонс встречаете?
– Да, мэм.
– Тогда это я.
Черчилль, как видно, побеспокоился, чтобы меня отвезли – то ли уж очень обо мне заботился, то ли боялся, что я сама не смогу взять такси. Мужчины из семейства Тревисов любят опекать – хлебом не корми.
Водитель поднес мне чемодан – твидовый «Хартман», одолженный у Гретхен, который она же и помогла мне собрать. Чемодан был набит до отказа. Там лежали: легкие шерстяные брюки и юбка, несколько белых рубашек, мой шелковый шарфик и два кашемировых свитера, которые, Гретхен клялась и божилась, ей совершенно ни к чему. Я, надеясь на лучшее, добавила к этому вечернее платье и туфли на каблуках. В моей сумочке лежали заграничные паспорта – мой новенький и паспорт Гейджа, полученный у его секретаря.
Уже почти наступили сумерки, когда меня высадили в маленьком аэропорту с двумя взлетными полосами, закусочной и ни малейшего намека на то, что хотя бы отдаленно напоминало пункт управления полетами. Я сразу почувствовала, что воздух Северной Каролины совсем другой – мягкий, он отдавал солью и зеленью.
На летном поле стояло несколько самолетов – два небольших и пять средних габаритов. Одним из них был «Гольфстрим» Тревисов. После яхты личный реактивный самолет является наиболее очевидным атрибутом сумасшедшего богатства. Толстосумы держат такие самолеты, где кабины пилотов обиты деревом, имеются душевые кабины, отдельные спальни и всякая другая чепуха вроде позолоченных держателей для чашек.
Тревисы, однако, считавшие деньги на содержание самолета, по техасским меркам, были консервативны. Но если б вы видели их «Гольфстрим», этот роскошный магистральный самолет с мягким шерстяным ковровым покрытием и отделанный волнистым красным деревом, то сочли бы это утверждение шуткой. А еще там были кожаные поворотные сиденья, телевизор с плазменным экраном и раскладной диван за занавеской, который превращался в огромную кровать.
Я поднялась на борт, где меня встретили командир корабля со вторым пилотом. Пока они сидели в кабине экипажа, я пила содовую и, вся на нервах, ждала Гейджа, про себя репетируя речь, которую составила в сотне вариантов. Все подыскивала точные слова, которые могли бы передать ему мои чувства.
Но вот я услышала, как кто-то начал подниматься по трапу, и мой пульс бешено забился, а все, что я придумала, мгновенно вылетело у меня из головы.
Гейдж сначала меня не заметил. Вид у него был сумрачный и усталый. Он бросил блестящий черный портфель на ближайшее сиденье и потер шею сзади, будто пытаясь избавиться от боли.
142 
