очень нудно 
127 
Роза сделала стойку, среагировав на выражение лиц Журналиста и Океанолога, но не решилась сразу напроситься с ними, сначала наблюдала издали, как они выпроводили Шахматиста из-за компьютера и Кузякин вставил флешку в гнездо. Она знала со слов Лисички, что Журналист взял деньги, и было непонятно, что ему нужно теперь от Океанолога, которого послезавтра уже не будет с ними. Дождавшись, когда Океанолог и Кузякин склонились к экрану, она пошла в сторону ниши, но не решилась подойти вплотную, а как бы случайно встала с Шахматистом в нескольких шагах: слов Журналиста и Океанолога расслышать отсюда она не могла, но кадры сюжета видела и с удивлением узнала на них Лудова. Зябликов машинально следил за непонятными перемещениями Розы, но не придавал этому какого-то особенного значения, тем более что его мысли были сейчас заняты другим.
— Вот он, — тихо сказал Кузякин Океанологу. — Видите, на заднем плане?
Океанолог всматривался в темноватую фигуру, проходившую боком на заднем плане кадра.
— А почему вы так уверены, что он жив?
— Это не я, это Лудов в этом уверен, — сказал Журналист, останавливая кадр на экране. — Вы помните, один раз в зале у нас сидел мужик в клетчатой рубашке, его еще хотела удалить прокурорша? Этот человек сидел с Лудовым в одной камере, и Лудов ему сам сказал, что Пономарев жив. Он должен был появиться на Британских Вирджинских островах сразу после его якобы убийства весной две тысячи третьего года — так считает Лудов. Я советовался со специалистами, они говорят, это связано с тем, что переоформить на себя счет в случае смены паспорта Пономарев мог бы только лично. У нас есть шанс, если кто-то узнает его там по фотографии.
— Ясно, — сказал Океанолог, — Отойдем в сад, а то мы тут привлекаем внимание…
Они пошли к двери в сад, но задержались, чтобы взять у Хинди стаканы с джин-тоником, а Роза, угадав их намерение, первой выскочила в темный уже, мокрый от дождя сад и вжалась прямо в гущу куста. Океанолог с Журналистом остановились как раз с другой стороны.
— Вот здесь, на флешке, записан этот сюжет, — сказал Журналист. — Вы сказали тогда, что у вас на этих островах есть друзья.
— Почему вы не рассказали мне об этом раньше? Мне же надо созваниваться, это довольно сложно. А с корабля я вряд ли смогу перегнать туда этот сюжет по Интернету, он просто не пролезет с корабля. Впрочем, я смогу отправить его из гостиницы в Токио, я там буду, как минимум, ночевать. Но что же вы раньше-то?..
— Так получилось, — с досадой сказал Журналист, — Был занят другим делом.
— И потом, его тут практически невозможно узнать в профиль. Надо бы фотографию, которую нам прокурорша показывала в деле, вот это да.
— Как же ее достанешь, — сказал Журналист. — У меня на старом диске осталось только это, и то я только вчера вспомнил и нашел. Ладно, я попробую скопировать кадр получше на студии, там есть, но я в прошлый раз не успел переснять.
— Только у вас в понедельник с утра заседание, а у меня самолет на Токио в два.
— Попробуем. Завтра я попытаюсь. У меня, правда, пропуска на студию уже нет, но я как-нибудь прорвусь, а уж там в монтажной…
— Эй! — пьяным голосом закричал в сад с крыльца хозяин дома, — Инструктор! Где инструктор по парусам? Он обещал со мной выпить.
Океанолог чертыхнулся, но все же они пошли на террасу, тем более что разговор был уже окончен. Роза, чуть подождав, скользнула за ними и присоединилась к остальным. Ее брючный костюм был мокрым насквозь, но, похоже, этого никто не заметил. Все, кроме Анны Петровны, прижимавшей сумку к груди и боявшейся даже достать из нее свое вязанье, собирались вокруг стола, где Старшина готовился произнести тост.
— Ты отдала? — спросил Кузякин у Ри, кивнув в сторону приемщицы.
— Да, три тысячи: твою тысячу, я платья продала, и Роза штуку добавила.
— Роза? — удивился Журналист. — Неужели? Вот не думал…
— Ну как же, — сказала Ри, — А я не сомневалась, что она поможет, прямо к ней вчера и пошла.
— Там Старшина уже тост говорит, — сказал Журналист, направляясь к столу, — ему все еще было неловко с Ри, — Роза дала тысячу долларов просто так?
Зябликов поднял рюмку с водкой в руке, и все замолчали. Он обвел глазами их всех молча, как делал это когда-то в Чечне, прежде чем что-то важное сообщить о смерти ли или об атаке, и сказал:
— Когда в атаку, то проще. Даже если ползти. Убьют не убьют — не думаешь, а просто бежишь. А труднее всего в обороне. В обороне невозможно не думать, что тебя могут убить. Ты просто сидишь за мешками с песком, а в тебя целится снайпер и летят осколки. В понедельник мы садимся в оборону, ребята. Нас всего двенадцать, и нам некуда отступать. Нам надо держаться. Я сам уже не понимаю зачем, но держаться надо. Я не знаю, кто там прав, кто виноват в этом деле, и пусть каждый из нас проголосует так, как проголосует. Это уже неважно. Нам важно продержаться до конца, вот и все.
127 
