очень нудно 
99 
– Разница огромная, радость моя. А теперь я хочу знать: ты спишь с Эганом?
– Не твое дело!
– Я спросил, спишь ли ты с ним! – прорычал он, встряхивая ее за плечи. – Отвечай!
– Ах вот как умеет вести себя наш джентльмен! Нет, не сплю с ним… пока, потому что спешить нам некуда. Мы решили получше узнать друг друга. Тебе такого не понять, верно? Стюарт – мой муж, и скоро…
– Господи Иисусе!
– Не произноси всуе имя Господне!
И вот тут он засмеялся легко и искренне, впервые с момента встречи. Лицо его разгладилось, утратив непривычную хищную угловатость, и внезапно перед Присциллой возник прежний Брендон.
– О черт, как же я рад тебя видеть!
Не успела она оглянуться, как оказалась в его объятиях и губы, нетерпеливые и горячие, ничем не напоминающие губы мужа, прижались к ее губам. Испепеляющий жар в одно мгновение наполнил ее тело.
Присцилла вспыхнула, как едва тлевший костер, в который внезапно подбросили смолистых веток. Сердце отчаянно застучало. Как могла она забыть его обжигающие поцелуи, ощущение мужского тела, словно желавшего вплавиться в нее, слиться воедино? И как она позволила себе похоронить в памяти эти греховные прикосновения, восторг от стремительного отклика на ее близость, ощущение его восставшей плоти – признака желания? Когда к ней прикасался этот единственный в мире мужчина, она забывала все, кроме естественной потребности отвечать на каждый его поцелуй, на каждую ласку!
На несколько секунд Присцилла уступила ему, отказавшись от борьбы. Все ее тело мучительно заныло, требуя больше, больше, требуя всего, что он мог дать ей. Она жаждала зарыться пальцами в волосы на его груди, с силой провести ногтями по мышцам спины, чувствуя, как те напрягаются в ответ. Дыхание Брендона отдавало виски, но как же это было сладостно! Все, все было сладостно с ним! И от него чудесно пахло мужчиной. Как она хотела его!
«Что ты делаешь? Подумай о Стюарте! Вспомни, что пообещала себе!»
Присцилла уперлась в грудь Брендону обеими руками и оттолкнула его.
– Я… я рада… рада, что тебя не повесили, – сказала она, пытаясь взять себя в руки. – Этого я не хотела, независимо от того, что ты совершил. Но здесь не Техас, Брендон, и ты не можешь вот так…
– Выслушай меня, Присцилла. Ты не знаешь многого, очень многого, и еще меньше понимаешь.
– Я не хочу ни знать, ни понимать! Я не хочу тебя слушать – ни сейчас, ни впредь! Я жена Стюарта Эгана, и тебе этого не изменить. Даже если бы я хотела… а я не хочу, понимаешь, не хочу!
– Браки совершаются на небесах, а не на земле, Присцилла. Перед Богом ты моя жена. – Он сдвинул брови. – Но что тебе во мне? Я не могу обещать, что разодену тебя как куколку и перезнакомлю со сливками общества. Мне всегда была нужна настоящая ты, а не светская дама, которая даже смеется неискренне.
– Убирайся!
– Я уберусь, но в свое время. – Брендон скрипнул зубами. – Сначала я заставлю тебя вспомнить, какая ты на самом деле.
Неуловимым движением он схватил оба ее запястья одной рукой и, высоко подняв ей руки, прижал к стволу дуба. Рот его приник к ее губам – болезненно, неумолимо, и Присцилла забилась, пытаясь высвободиться, но тщетно – он был гораздо сильнее.
«Дьявольщина, – в ярости думал Брендон, – я проехал сотни миль, чтобы оказаться рядом с ней, изнемогал от беспокойства – и что же? Оказывается, она поверила каждому слову Эгана и поставила на мне крест». Это было не единственное предательство, с которым ему пришлось столкнуться в жизни, но самое горькое, и потому он хотел наказать ее, обидеть, заставить хотя бы отчасти испытать ту боль, от какой страдал сам.
Брендон переступил с ноги на ногу, приняв позу, исключающую всякую возможность ее сопротивления, языком раздвинул плотно сжатые губы и проник внутрь жаркого рта. Присцилла издала приглушенный звук: это мог быть и возглас негодования, и стон удовольствия. Брендон сдвинул приспущенные плечики бального платья, чуть прикрывающие округлости грудей. Эти белоснежные холмики были почти обнажены, и он тут же высвободил один из них из тесных объятий корсажа.
Когда его ладонь прикрыла идеально подходящую по размеру грудь, Брендон ощутил сладостное напряжение, наполненность и тяжесть в паху, с каждой секундой становившуюся все более болезненной. Он слишком долго мучился этой жаждой, и она требовала утоления. Брендон тесно прижался к Присцилле, заставляя ее ощутить силу своего желания, заставляя все вспомнить и никогда больше не забывать. Губы ее затрепетали и приоткрылись. От нее пахло шампанским и цветами магнолии.
99 
