очень нудно 
47 
— А как же насчёт эфира? — спросил Фелан. — Это тоже ничего не значило?
— Эфи… — Прю, покраснев, смотрела на него, не моргая. — Я не помню, что имела в виду.
— Пятый элемент согласно Аристотелю, — тихо напомнил Крис.
Краска сошла с лица Пруденс — девушка побледнела, став похожей на призрак. Прю выглядела, как ребёнок, пойманный во время претворения в жизнь очередной проделки.
— Какое отношение это имеет к нам? — воскликнула она, пытаясь защититься, прикрываясь гневом. — Я хочу разговаривать о реальных вещах. Кому есть дело до Аристотеля?
— Но мне нравится думать, что в каждом из нас есть частичка звёздного света…
Она никогда не писала этих слов.
На мгновение Кристофер застыл, не в силах противиться буре эмоций. Одна мысль следовала за другой, чётко связывая воедино цепочку событий, словно руки атлетов в эстафете по передаче факела. Ему писала абсолютно другая женщина… с согласия Пруденс… Его обманули… Одри, должно быть, знала об этом… Кристофера заставили влюбиться… а затем письма перестали приходить. Почему?
«Я не та, за кого вы меня принимаете…»
Фелан почувствовал, как в груди у него всё сжалось, горло перехватило, а затем услышал скрежет, похожий на изумлённый смех.
Прю тоже засмеялась, но явно от облегчения. Она ни черта не поняла в том, чем вызвано его горькое веселье.
Неужели они хотели сделать из него дурака? Не было ли это местью за проявление пренебрежительного равнодушия в прошлом? Крис поклялся, что найдёт того, кто так поступил с ним, и выяснит, почему.
Кристофер полюбил ту женщину, которая предала его, имени которой он не знал. И он всё ещё любил её — такое нельзя было прощать. И эта женщина заплатит за всё, кем бы она ни была.
Как хорошо было снова ощутить, что у него есть цель в жизни, выслеживать кого-то, чтобы затем сокрушить. Это чувство было таким знакомым. Это был он сам.
Улыбка Фелана, тонкая, словно лезвие ножа, появившись на лице, скрыла бушевавшую внутри него холодную ярость.
Пруденс неуверенно смотрела на Криса.
— Кристофер? — заикаясь, выдавила она. — О чём вы думаете?
Он подошёл к ней и положил ладони ей на плечи, мимолётно подумав о том, как просто будет, скользнув ладонями по шее девушки, задушить её. Фелан изобразил приветливую улыбку.
— Только о том, что вы правы, — ответил он. — Слова не имеют значения. Вот что важно. — Кристофер целовал Пруденс неторопливо, искусно, пока не почувствовал, что её стройное тело расслабилось рядом с его телом. Прю издала еле слышный стон удовольствия, обвив руками шею Криса. — Прежде чем я уеду в Гэмпшир, — пробормотал Крис, склонившись к её щеке, на которой проступил румянец, — я попрошу у вашего отца официального разрешения ухаживать за вами. Это вас обрадует?
— О, да, — с сияющим лицом воскликнула Пруденс. — О, Кристофер… ваше сердце теперь принадлежит мне?
— Да, моё сердце принадлежит вам, — невыразительным тоном подтвердил Крис, притягивая девушку ближе к себе, в то время как его холодный взгляд остановился на отдалённой точке где-то за окном.
Только вот он не мог подарить Пруденс того, чего у него уже не осталось.
— Где она? — первым делом спросил Кристофер у Одри в тот же момент, как вошёл в дом её родителей в Кенсингтоне. Он отправился к ней сразу же после того, как уехал от Пруденс. — Кто она?
Его невестка, казалось, совсем не испугалась такого яростного допроса.
— Прошу тебя, не смотри на меня так хмуро. О чём ты говоришь?
— Пруденс передавала тебе письма прямо в руки или кто-то ещё приносил их тебе?
— О, — Одри выглядела абсолютно спокойной. Сидя в гостиной на диване, она взяла в руки небольшие пяльцы для вышивания и посмотрела на вышитый участок. — Так ты, наконец, понял, что Прю не писала этих писем. Что её выдало?
— Тот факт, что она знала содержание моих писем, но не тех, что посылала сама. — Кристофер навис над Одри, сердито глядя на неё. — Это ведь одна из её подруг, верно? Скажи мне, которая.
— Я ничего не могу подтвердить.
— Беатрис Хатауэй как-то с этим связана?
Одри закатила глаза:
— С чего бы Беатрис захотела участвовать в подобном деле?
— Месть. За то, что я однажды сказал, будто её место в конюшне.
— Ты же отрицаешь, что говорил такое.
— Ты сказала, что я так сказал! Убери этот обруч, или, клянусь богом, я надену его тебе на шею. Уясни для себя кое-что, Одри: я весь в шрамах с головы до пят. В меня стреляли, меня кололи кинжалами, штыками, в меня попадала шрапнель, меня лечили настолько пьяные доктора, что они едва могли стоять на ногах. — Последовала зловещая пауза. — И ничто из этого не ранило меня настолько сильно.
47 
