8 
— Слушаю вас.
— Месяц тому назад мы с женой похоронили десятилетнего сына. Брюшной тиф... Жена сейчас в очень тяжелом состоянии. Оставить ее на полгода не имею права. Нельзя ли определить ее куда-нибудь поблизости от меня? Чтобы я мог ее изредка навешать?
— Кто она по специальности?
— Тоже альпинист. Мастер спорта, — подсказал нарком.
— Капитан медслужбы. Травматолог, — уточнил Вишневецкий.
— Что-нибудь придумаем. Есть еще неясности? — спросил Николай Александрович.
— Когда начнет прибывать обучаемый контингент?
— Уже пара дней, как наши люди по всему Казахстану начали самый тщательный отбор этого «контингента», — усмехнулся генерал-полковник в штатском.
* * *
СЛЕДСТВЕННАЯ ТЮРЬМА. КАБИНЕТ НАЧАЛЬНИКА ИЗОЛЯТОРА
В кабинете майора Сапаргалиева над уголовными делами подследственных сидели уже знакомый нам капитан милиции и двое в штатском: толстомордый лет сорока и худощавый, молодой, с веселым блудливым глазом.
С милицейскими они оба разговаривали на ты и покровительственным тоном, как и по сей день разговаривают сотрудники государственной безопасности с представителями органов милиции.
— Слушай сюда, капитан! — говорил молодой. — И ты, майор, постарайся врубиться... Мы же вам еще вчера поставили задачку: четырнадцать-пятнадцать лет — не старше!..
— А вы, понимаешь, нам чего напихали?! — возмутился толстомордый.
— Говорили же, чтоб обязательно сироты были, — сказал молодой, сделав ударение в слове «сироты» на первый слог. — Чтоб никаких там папы-мамы, тети-дяди, бабушки-дедушки!.. Это нам совсем ни к чему. Чтоб про его кто потом чего спрашивал...
— И чтоб статьи за ими числились самые что ни есть тяжкие! — заметил толстомордый.
— Ежели по-взрослому считать — от «десятки» и выше. А еще красивше — «расстрельная»! — вставил молодой. — Нам чем хуже — тем лучше.
— Вот такая конфигурация, понимаешь... — Толстомордый отодвинул стопку уголовных дел, оставил себе две папки. — Всего только двоих у вас и отобрали. Теперь придется по детприемникам шастать, в колониях для несовершеннолеток рыться...
— Кого отобрали-то? — спросил майор Сапаргалиев.
Толстомордый раскрыл первую папку, прочитал:
— «Чернов Константин Аркадьевич... Групповое вооруженное ограбление... Неоднократные кражи личного и социалистического имущества... Соучастие в убийствах сотрудников милиции...» Ну и так далее. Подходит, ничего не скажешь! За его — спасибо.
Захлопнул папку, раскрыл другую:
— «Тяпкин Валентин Петрович... Участие в банде... Убийство сотрудника милиции...»
— Стойте, стойте!!! — всполошился капитан. — Тяпкину нету четырнадцати!.. Ему только тринадцать... Зачем он вам?!
Толстомордый закрыл Тяпино уголовное дело, решительно сказал:
— Этот вопрос, понимаешь, мы еще вчера отработали. Ему четырнадцать — аккурат третьего апреля... Вот он в нашей внутренней тюрьме и отпразднует. Значить, мы эти два уголовных дела у вас изымем, а вы нам комнатенку подготовьте, чтобы мы могли с ими с глазу на глаз по душам потолковать. По одному — не гамузом...
— Вы же все равно их, как «малолеток», судить не сможете, — сказал молодой энкаведешник. — Начнете их по детдомам распихивать, по колониям, а они снова дрыснут оттуда и по новой начнут вас отстреливать.
Толстомордый встал из-за стола, приказал капитану и майору:
— Конвойным и надзирателям скажете, что, мол, представители Сталинского райвоенкомата города Алма-Аты с огольцами потолковать хотят...
Повернулся к своему молодому коллеге:
— А ты покаместь возьми у майора и капитана подписочки о неразглашении. А я поссать схожу...
* * *
КОРИДОР СЛЕДСТВЕННОЙ ТЮРЬМЫ
Надзиратель Рыскулов открывает дверь камеры номер семь. «Выводной» конвоир Осадчий кричит в камеру:
— Чернов! Встать!.. Выходи на беседу с представителями военкомата!
...идет Котя-художник по тюремному коридору. Сзади топает конвойный Осадчий. Тихо, не разжимая губ, говорит:
— Просись в колонию... А то на фронт сошлют, как «сына полка», задницей амбразуры затыкать... В колонии-то оно безопасней, — как чревовещатель, шепчет Осадчий, а вслух орет на весь коридор:
— Руки за спину!!! Кому сказано?!
Костя Чернов, так же, не оборачиваясь, почти не открывая рта:
— В колонии я уже был. Два раза... Лучше на фронт.
— Хоть ты и Художник, хоть и вор авторитетный, а дурак... — шепчет ему Осадчий.
8 
