очень нудно 
40 
А Шура – живой, слава Богу. Но ничем не прикрыт, в одной рубахе белой и без воротника…
Я оглянулся – огромный зал с высоченными окнами. Пустой. И столы с накрытыми фигурами. По стенам изморозь, на окнах – лед, на полу – лед… Мне к Шуре никак не подойти! Я рвусь к нему и вниз соскальзываю… Скольжу, скольжу, царапаю лед когтями, еле-еле продвигаюсь!..
– Шура!.. – кричу я. – Шурочка, это я – Мартын! Сейчас я доползу до тебя!.. Лежи, лежи, не нервничай…
А Шура мне так спокойненько-спокойненько и говорит:
– А я и не нервничаю. С чего это ты взял? Доползешь – так доползешь, нет – так нет. Какая разница?
"Господи!.. Что он говорит?!" – думаю.
А сам ползу по льду, когти срываются, и почемуто надо все время вверх ползти! И зацепиться не за что… И я скатываюсь назад. И снова ползу вверх!..
– Ты бы накрылся чем-нибудь, Шурик! – кричу я ему. – Холодно же!…
– Мне накрываться нельзя, – отвечает Шура и поднимает подол рубахи.
А на груди у него – от горла чуть ли не до пупа – страшенный, ну просто кошмарный шрам! И зашит он через край, как Шура когда-то зашивал дырки на своих носках. Только шрам зашит не нитками, а какими-то толстыми веревками с большими узлами… И все это в запекшейся крови. И концы веревок, грязные, пересохшие, царапают его по телу, а из царапин сочится свежая кровь!..
– Мамочки родные!.. – в ужасе кричу я. – Что же это?!!
А Шура так усмехается и говорит:
– Да так… Здесь, в Америке, старичок, это плевое дело – сердце из меня вынули. Сейчас жду замены. У нас бы мне его с корнем выдрали, а здесь мягонько так, почти безболезненно.
Я в панике оглядываюсь на соседние столы, на тела, закрытые простынями, и спрашиваю:
– А это кто, Шурик?..
– А это разные… Кто не дождался нового сердца, кто замены не перенес.
Я-то в этом во всем ни хрена не понимаю, знаю только, что Живое без сердца жить не может… И понимаю, что я сейчас обязан во что бы то ни стало что-то предпринять! А что – понятия не имею…
Шура, видать, просек мое смятение и так успокаивающе говорит мне в обычной своей манере:
– Не боись, Мартышка! Все будет – нормуль. Я тоже поначалу трусил, а теперь понял – оказывается, можно и без сердца. В чем-то даже удобнее – никого не жалко, никто тебе не нужен…
А я все, дурак, лезу и лезу наверх по гладкому льду…
– И Я тебе не нужен?!.. – шепчу я обессилено и скатываюсь по ледяной горке куда-то вниз, вниз, вниз…
Слышу, Шура оттуда, сверху, усмехается и говорит мне:
– А это как у тебя с хеком, Мартынчик. Долго не ел. Отвык. За это время попробовал другой рыбки. А она оказалась лучше хека раз в сто! Так и с нами – сколько мы с тобой не виделись? Несколько месяцев. Я вот тоже раньше думал – как это я смогу без тебя прожить?.. А выяснилось, что могу. И очень даже неплохо.
– Шура… Шурочка!.. Я же к тебе через весь мир добирался!.. – бормочу я и плачу, плачу, плачу…
А Шура так вежливо-вежливо говорит мне:
– Извини, старичок, но это уже твои проблемы.
И тут я понимаю, что мне никогда не взобраться по этой ледяной горке, никогда не приблизиться к Шуре!.. Вот теперь уже просто нет сил.
И вижу: несется на меня "Собачья свадьба" – Кобелей штук десять и эта мерзкая Сучка впереди всех! И ни одного деревца рядом, куда можно было бы влезть, ни одного подвала, куда сигануть, спрятаться, скрыться…
Сейчас, сейчас эта оголтелая свора разорвет меня на куски! Я уже чувствую их вонючее дыхание на своем носу и уже откуда-то знаю, что эту Суку зовут почему-то Котовым именем – "ВАГИФ".
– Шура-а-а-а!!! – кричу я истошным Шелдрейсовским голосом. – Спаси меня, Шура!.. Помоги мне!.. Помоги…
А откуда-то сверху раздается холодный Шурин голос:
– Старик, я же тебе сказал, – здесь каждый свои проблемы решает сам.
– Помоги, Шурик… – беззвучно кричу я и понимаю, что это мой последний крик на этом свете…
Меня явно кто-то поднимает. Открываю глаза – ни хрена не сообразить. Поворачиваю голову – Тимур!
Сидит в своей пижаме на полу и вытаскивает меня из коробки. Прижимает к себе и шепчет:
– Мартынчик, Кысинька… Ты чего? Хочешь, я маму позову?..
Тэк-с… Значит, мне все это приснилось? Господи, ну надо же, чтобы такое причудилось! Гадость какая…
Понимаю, что это был всего лишь сон, а на душе чего-то так мерзко, так себя жалко, что и не высказать! Я наспех лизнул Тимура в щеку – ребенок всетаки – и спрашиваю его:
40 
