Лёгкий, ненавязчивый романчик 
95 
- Погоди, - говорю. - Дай хоть отдохнуть немного.
- Зачем? - спрашивает она так наивно, что я даже рот раскрываю от удивления.
- Ну, как тебе сказать... - мямлю я. - Мне, понимаешь, нужно немного передохнуть, чтобы ЭТО сделать тебе еще лучше.
- ЭТО ты и так прекрасно делаешь! - убежденно говорит Лисица. - И "лучше" ЭТО делать не надо, а то я совсем с ума сойду...
И улыбается во все свои страшненькие зубки. И спрашивает:
- Мне, что, опять с головой в дырку лезть? Ты мне советуй, подсказывай, а то ведь я с ЭТИМ впервые сталкиваюсь!
Я вспомнил дыру в полу клетки, поглядел на ее клыкастую мордашку и, на всякий случай, говорю:
- Да, знаешь, пока лучше, как и в прошлый раз - передними лапами и мордой туда, а все остальное пусть будет снаружи.
- Нет вопросов, любимый, - с готовностью отвечает Лисица и тут же на полтуловища сигает в свою нору.
Я как увидел снова ее задранную вверх попку, расставленные, дрожащие от нетерпения рыжие задние лапы, ее роскошный хвост - уже отведенный в сторону, так в меня, откуда ни возьмись, стало вливаться такое неукротимое желание, что я в одно мгновение взлетел на эти оставшиеся снаружи пол-Лисицы и...
И, как частенько кого-то цитировал Шура Плоткин - "Процесс пошел!.."
* * *
Ну, потом, сами понимаете, - разные там облизывания, взвизгивания, мурлыканья. Всякие там шутливые покусывания, от которых у меня, честно говоря, кровь стыла в жилах. Заверения в вечной любви, клятвы...
А под утро, после ее бессчетного ныряния мордой в нору, - совершенно конкретное предложение, поразившее меня своей прямотой: она, Лисица, прорывает эту нору под оградой насквозь к дороге, и мы уходим с ней вдвоем в лес и начинаем жить там вместе в счастье и дикости.
И где бы мы потом ни поселились, она - Лисица, помимо подземного дома со множеством помещений и несколькими выходами на свет Божий, обязательно выроет рядом еще и вот такую короткую, всего на пол-Лисьей длины, "слепую" нору, - раз уж я только ТАК хочу ЭТО с ней ДЕЛАТЬ. И это у нас будет называться "Тупик любви".
Но вот тут я был вынужден мягко и решительно отказаться от столь заманчивого предложения.
- Почему? - искренне удивилась Лисица. - А мне мама когда-то говорила, что из всех домашних животных Коты - самые независимые и вольнолюбивые ребята!
- Так-то оно так, - согласился я. - Но на мне лежит ответственность за жизнь двух очень хороших Людей, которым я просто обязан помочь! А для этого мне нужно как можно быстрее постараться попасть в Россию. В Петербург...
- А что это такое? - простодушно спросила Лисица.
И я, зацикленный совковостью мудак, позабыв о всякой ироничности, которую мы обычно напяливаем на себя, когда речь заходит о чем-то серьезном и возвышенном, сам стесняясь своего ответа, но не находящий никаких других слов, сказал Лисице:
- Родина...
А потом, устыдившись облезлой помпезности этого затертого и исшарканного слова, добавил:
- Место, где я родился и вырос. Моя бедная и несчастная родина. Которую я очень люблю...
* * *
Отоспаться после этой фантастической ночи мне так и не удалось. Уже часам к девяти я был разбужен криками, шумом автомобильного мотора, проклятиями и двумя незнакомыми мне голосами.
Выяснилось, что пока я дрых без задних лап, моя жутковатая рыжая хахальница все-таки прорыла ход под оградой и навсегда покинула дом Шредеров, унося в своем сердце пламенную любовь ко мне, а в зубах самого большого и толстого Кролика, у которого с вечера забыли запереть клетку.
Я понимал, что после ТАКОЙ ночи Лисица обязана была бы подкрепить свои силы, но Кролика было все равно очень жалко...
Два чужих голоса принадлежали знаменитому русскому старику-мошеннику - специалисту по изготовлению любых документов, и его новой жене - симпатичной толстухе, бывшей в свое время секретарем партийной организации отдела народного образования города Кимры. Что за город, понятия не имею!..
В разговоре она все время старалась напомнить обо всем этом, чтобы ее не приняли на ранг ниже, чем, как ей казалось, она того заслуживает.
Бойко переводя эту чушь на немецкий язык для Хельги, Руджеро и Эриха, старик тоже не мог сдержать тщеславно-горделивых ноток в голосе. Ему льстило столь высокое бывшее положение его новой супруги, и он этого даже не пытался скрывать.
Несмотря на холодный день, старик был разодет в национальный баварский костюм, который ему очень шел: короткие кожаные штанишки, высокие шерстяные чулки грубой вязки, толстые тяжелые башмаки, расшитая рубаха с тесемочкой-бантиком вместо галстука, какая-то жилетка-расписуха, и легкомысленная зеленая шляпчонка с короткими полями и веселым султанчиком.
95 
