37 
— Я полагаю, лучше не откладывать отъезд допоздна, — поспешила согласиться Люси. — Так страшно, когда лошади мчатся в темноте. Мало ли что может вдруг что-нибудь случиться!
— Вы совершенно правы. Лучше не испытывать судьбу, — согласился ее собеседник и направился через всю гостиную к жене, чтобы поторопить ее с отъездом.
Люси поцеловала маркизу, пожелала ей доброй ночи и весьма экспансивно поблагодарила за столь замечательный вечер.
Затем она вложила свои длинные тонкие пальцы в руку маркиза, их взгляды встретились, и он увидел, как в глубине ей синих глаз вспыхнул призывный огонек.
Наверху Люси, как обычно, ждала уставшая горничная, чтобы помочь ей раздеться.
Люси едва замечала, как она расстегнула ей платье с глубоким вырезом, расшнуровала корсет. Мягко соскользнули с ее прекрасных ног шелковые чулки.
Горничная подала Люси изящную ночную рубашку с кружевами, но она потребовала другую, более нарядную и прозрачную, и пеньюар из синего атласа с кружевными оборками вокруг шеи, по подолу и на широких рукавах.
Когда Люси непринужденным хорошо отработанным движением поднимала руки, рукава скользили к плечам, обнажая большую часть руки.
Люси знала, что никакой цвет не подчеркивал необыкновенную белизну ее кожи лучше, чем синий, который она и предпочитала носить. Тем более что этот цвет шел и к ее глазам.
— Вам расчесать волосы, миледи? — спросила горничная.
— Да, но сегодня только двадцать раз. А потом соберите волосы узлом и закрепите большими шпильками.
Она загадочно улыбнулась своим мыслям, отдавая эти распоряжения и вспоминая, сколько мужчин говорили ей:
— Я мечтаю распустить ваши прекрасные волосы, моя любимая, любоваться, как они падают на ваши ослепительные плечи, и целовать вас сквозь них, словно сквозь вуаль.
Но Люси никому никогда не позволяла этого.
А вот сегодня вечером все будет иначе.
Волнение охватило ее. Она мечтала, как маркиз вынет шпильки из ее волос и прежде, чем прижаться к ее губам, поцелует ее через завесу волос.
— Я люблю его! — призналась Люси своему отражению.
Ни один мужчина не пробуждал в ней подобных чувств.
— И я покорила его сердце! — продолжала размышлять она. — Сердце самого стойкого холостяка в Лондоне, и теперь-то уж он не ускользнет от меня!
— Вы уже ложитесь, миледи? — спросила горничная, и Люси поняла, что та закончила ее вечерний туалет.
— Нет, еще не сейчас. Но вы можете идти. Погасите все свечи, кроме тех, у кровати. Я хочу написать письмо. Я буду в будуаре.
— Хорошо, миледи.
Горничная убралась на туалетном столике и, когда Люси удалилась в будуар, вышла через боковую дверь, оставив зажженным канделябр в виде золотого ангела с двумя маленькими свечками сбоку от кровати с балдахином.
Дрожащий свет свечей создавал в комнате восхитительную атмосферу таинственности, напоенную ароматом алых гвоздик.
Горничная напоследок окинула внимательным взглядом комнату, задержалась на соблазнительно разобранной постели и скривила губы в усмешке, которую ее хозяйка, несомненно, нашла бы слишком дерзкой.
Люси закрыла дверь спальни. Она решила, что с ее стороны неумно ожидать маркиза в кровати. Напротив, она собиралась изобразить удивление при его появлении.
Ей хотелось походить на мадам Рекамье, и она небрежно откинулась на спинку покрытого атласом шезлонга с книгой на коленях.
Приняв тщательно продуманную позу, она ждала, прислушиваясь, не отворится ли дверь.
Маркиз вошел в свою спальню, где его ждал камердинер.
— Мне надо написать несколько писем, — сказал он, — на это может уйти много…
— Я подожду, милорд!
— Спасибо, но можете ложиться!
Камердинер удалился. Маркиз, пожалуй, был бы удивлен, узнав, о чем думал его слуга, когда осторожно закрывал за собой дверь спальни. Маркиз взглянул на часы. Люси нужно было время, чтобы отпустить горничную.
Правда, он задержался внизу уже после того, как дамы разошлись по своим комнатам, беседуя с князем. Маркиз считал, что князь — человек умный и интересный, если только не волочился за женщинами.
Они обсудили политическую ситуацию в России и уже поднимались вместе по лестнице, когда князь вдруг сказал:
— Я нахожу, что юная племянница Джорджа Уимонда — очаровательное дитя.
Маркиз нахмурился.
— Она слишком молода для вашего высочества.
Подобное замечание князь не стерпел бы ни от кого из своих многочисленных приятелей, но он слишком любил маркиза и всегда обращался с ним как с ровесником.
37 
