Глава восемнадцатая

– Знаешь такое слово – «одержимость»? – спросил Зимородинский.

– Это когда бес в человека вселяется?

– Вроде того. Не обязательно бес.

– А кто?

– Это уж тебе определять.

– Каким, интересно, образом?

– По плодам, сынку. Ты же христианин. Вот по плодам и определяй. А сейчас езжай домой, устал я. И про Наташу не забудь.

Наташа уснула. Бархатная щека, чуть припухшие губы, серебряный крестик, сбившийся к горлу. Рука, забытая на груди Андрея, сжата в кулачок.

«Мир»,– подумал Андрей.

«И на земле мир…»

Разводы теней на потолке, слабый аромат в воздухе. «Ночная роза». Можно ли быть счастливым, когда за окном истошно кричит пьяная женщина?

«…Знает Господь, как изб авлять благочестивых от искушения, а беззако нников соблюдать ко дню суда, для наказания» ^[6].

Но кто скажет, может, он, Андрей, и есть этот суд?

«Может быть, они хотели, как лучше,– прошептала Наташа.– Пожалуйста, не мсти им! Обещаешь?»

«Да»,– ответил Андрей. И Наташа улыбнулась счастливо.

Сказал бы он «да», не будь эти люди мертвы? А что скажет совесть? «Это не я их убил!» Точно, не он. Он всего лишь однажды вовремя не нажал на спуск.

«И дан тебе пес…» – промолвил двойник.

А теперь выходит, что пес – он сам.

– Я запутался,– прошептал Андрей.

• «Когда вымысел, голый,
• Украдкой бежал через двор,
• Мне беспомощный голос
• Опять напятнал разговор.
• И в усталые руки уныло наплакал дождем
• Заходящий без стука и шепчущий:
• – Полно. Пойдем.

• А по ельнику скачут
• Огни потерявшихся звезд.
• На заброшенной даче
• С утра заливается дрозд.
• И вдоль пыльной дороги,
• Цепочкой,– собачьи следы.
• Но густой и широкий
• Уже поднимается дым,
• И смолистые бревна
• Трещат сквозь метель языков.
• И обрушилась кровля…
• Но в небо вонзается зов…
• …И приходит, тигрицей,
• Нежданно, на маночий звук
• Та, что больше не снится…» 

Странно, но Андрей помнил каждое слово. И, Господи, он понимал…

• «…Та, что больше не снится.
• Но лица чужие вокруг:
• – Ты ошибся, Охотник!
• Но поздно! И не поменять!
• – Пусть чужие уходят!
• Ныряет в ладонь рукоять
• И тропа исчезает…» 

Девушка с распущенными волосами бежала к нему, бежала, взмахивая руками, как подраненная птица, и рубаха у нее была в крови, и босые ноги тоже в крови. И она поскользнулась…

Видеть это было нестерпимо, и он открыл глаза. Наташа – рядом. Андрей обнял ее нежно и бережно, и взял ее так же бережно, так что она даже проснулась не сразу, а проснувшись, сжала его на мгновение, вздохнула и, расслабившись, чуть оттолкнула его от себя. Андрей не заметил ее движения (такого с ним прежде не случалось), и Наташа, открыв глаза, тихо попросила:

– Не надо.

Только тогда Андрей опомнился:

– Прости!

Наташа погладила его по щеке, подтолкнула, перевернула на спину, легла сверху, так чтобы он чувствовал ее всю, от губ до кончиков пальцев ног.

– Я тебя не брошу,– прошептала Наташа.– Обними меня, любимый…

Каждое ее движение было таким, словно его кожа, его тело, кончики его обнаженных нервов стали ее собственными.

И Андрей укрылся в наслаждении и забыл…

• «Отгоревшие звезды,
• Кусочки зеркальной золы.
• Дымом пахнущий воздух,
• А ночи нежны и светлы.
• И беспомощный голос
• Не тычется клювом в висок,
• Только длинные волны
• Взбегают на нежный песок.
• И какая-то птица
• Плывет в потемневшую даль…
• Та, что больше не снится,
• Уходит…»

На следующий день, так и не приняв определенного решения, Ласковин позвонил Вошу. Трубку взяла Альбина.

– Он уехал, Андрей.

– А куда, не знаешь?

– Куда-то за город. Сказал, если ты позвонишь, предупредить: несколько дней его не будет.

– Но к Новому году появится?

  104