очень нудно 
47 
– Помнишь того гомосека, того опущенного, который месяц назад удавился в сортире? – прошипел Аксаев. – Помнишь?
Лудник молча кивнул головой. Он помнил, как один мужик проигрался в карты и целый месяц натурой расплачивался по долгу. Когда до окончательного расчета оставались два-три дня или того меньше, тот тип удавился в сортире над очком.
– Так вот, скоро ты будешь завидовать ему, – пообещал капитан. – Лютой завистью.
Закрыв глаза, Лудник сидел ни живой, ни мертвый от страха. Он уже без всяких оговорок завидовал тому гомосеку самоубийце, завидовал любому покойнику с погубленной душой. Аксаев поднял справочник и ударил им по пальцам, растопыренным карандашами. Лудник взвыл от нестерпимой боли, из глаз брызнули слезы.
На руку словно кружку кипятка вылили, а затем раздавили её механическим прессом. Показалось, что выбиты все пальцы правой руки, искалечены все суставы.
Карандаши полетели на пол. Лудник зажал ладонь между ног.
– Руку на стол, – рявкнул Ткаченко. – Не убирать.
– Я все скажу, как было, – взмолился Лудник. – Пожалуйста…
– Кто помогал вам с воли?
– Не знаю, клянусь. Если бы я знал…
– На стол руку, мать твою, ублюдок. Не убирать. Кто грел вас с воли?
Аксаев выкрутил запястье Лудника, поставил ладонь на ребро, засунул карандаши между пальцев. Взмахнул справочником.
Лудник заорал так, что Соболев выпустил изо рта сигарету, та отлетела под стул. От крика у хозяина заложило уши. Ткаченко нагнулся вперед:
– Кто организатор побега?
– Климов, – застонал Лудник. – Это он, сука…
– Опять ты за свое? Руку на стол, – зарычал Ткаченко. – Не убирать руку.
Проворный Аксаев снова воткнул карандаши между пальцев. Взмахнул словарем. Лудник запричитал в голос, согнулся в поясе, задергал рукой, пристегнутой к трубе. Капитан пнул его сапогом в раненую ногу. Зэк подпрыгнул на стуле, Аксаев двинул ему кулаком по морде, выбил кровь из носа. Сняв с пояса вторую пару наручников, Аксаев нагнулся, пристегнул здоровую ногу Лудника к ножке стула.
– Руку на стол, – крикнул Ткаченко и рассовал по местам карандаши. – Кто организатор побега? Держать руку.
– Богом клянусь, бля буду, Климов. Он, мать его…
– Ну, срань, ты труп, – прошипел Аксаев и ударил по пальцам книгой.
Лудник закричал так, что задрожала лампочка на шнуре. Соболев прикурил новую сигарету. Дверь приоткрылась, внутрь просунулась голова дежурного офицера.
– Товарищ полковник, – обратился к хозяину лейтенант. – Берман на проводе. Вас уже ждут в клубе.
Соболев посмотрел на часы. Половина седьмого, как быстро бежит время. Он поднялся со стула, велел куму продолжать допрос до девяти вечера, в это время как раз закончится концерт, а затем топать к накрытому столу. Тем более что самые важные показания уже получены. С остальным справится Аксаев.
– Пришлем тебе сюда бутылку и закуску, – пообещал капитану Соболев. – Сухим пайком.
Аксаев поблагодарил хозяина, обнажил в улыбке безупречно белые зубы. Сейчас ему было хорошо и без бутылки.
* * *
К вечеру путники набрели на какую-то деревеньку в несколько дворов. В дальних домах светилось лишь два окна. Ближе подходить не стали, присели на пять минут, чтобы покурить.
– Эх, свести бы у них корову, – вздохнул Цыганков. – Представляешь, сколько мяса мы бы сожрали и набили в мешки. Сразу бы сил прибавилось. И шли себе дальше, забот не знали. Я уже забыл, как выглядит мясо.
– По коровьим следам выйдут на наш след, – сказал Урманцев и облизнулся. – Тогда хана. В деревню соваться нельзя.
– Я пойду туда и перережу глотку корове, – заупрямился Цыганков. – Хоть крови напьюсь, мать вашу.
– Заткнись, – бросил Урманцев.
– Я не могу идти, я не могу целыми днями обходиться без жратвы, – захныкал Цыганков. – Я скоро сдохну…
– Ты ещё поплачь, баба, – ответил Урманцев. – Если мы когда-нибудь выберемся живыми из этой дыры, я куплю тебе платье. С оборками и кружавчиками. И ты в этом платье будешь ходить в кино, куда пускают детей до шестнадцати лет.
Климов взглянул на Цыганкова и решил, что парень выглядит паршиво. Лицо бледное, осунувшееся. Глаза грустные и пустые, как у завязавшего наркомана, который тяготится своей трезвостью. Но, видимо, и сам Климов выглядел не лучше.
Дососав окурки, поднялись и тронулись дальше. В десять вечера подошли к невысокому холму, на вершине которого, казалось, рассыпали несколько мешков крупной соли.
47 
