Глава шестая

Сергей Тарасенко и его люди проторчали в пивной «Славянский дом» битых четыре часа. Тарасенко дважды посылал своего человека узнать, вернулся ли на ночевку пан Баянов. Во второй раз гонец принес добрую весть: минут тридцать-сорок назад Баянов поднялся к себе, выставил в коридоре грязные ботинки и пустую бутылку, заперся в номере и теперь, судя по звукам, доносящимся из-за двери, смотрит телевизор. В пансионе все тихо, народа почти никого, только за стойкой дремлет тот старик хозяин.

– Хорошо, – сказал Тарасенко. – Посидим еще немного.

Он взглянул на часы: время близилось к полуночи, но Тарасенко решил не торопиться, выдержать характер. Он дождется, когда хмырь Баянов или как там зовут этого чертова психопата, уснет и увидит последний в своей жизни сон. После полуночи Тарасенко войдет в пансион, поднимется на третий этаж, выбьет дверь и заплатит по счету: пристрелит клиента в постели, тепленького, сонного, а лучше, раздолбает его дурную голову обухом тяжелого молотка. Глядя на одинокий уличный фонарь, на ползущие по витринному стеклу дождевые капли, напоминающие крупных помойных мух, он посасывал пиво из кружки, предвкушая удовольствие от скорой расправы.

Тарасенко сопровождали два парня, лучше которых в городе не сыскать. Большие специалисты по выбиванию долгов и мокрым делам. Василий Шкиль, невысокого роста кряжистый малый, известный тупой звериной жестокостью. Поговаривали, что одним ударом кулака он может переправить своего оппонента с этого света в загробное царство. Но этим фокусом мало кого удивишь. И вообще, завоевать себе авторитет мокрухой или тяжелыми кулаками в преступном мире – трудно.

Шкиль же прославился тем, что во время жестокой кровавой разборки откусил язык Вадику Чарскому по прозвищу Сифилитик. Повалился на грудь своего противника, уже оглушенного зуботычинами, припал ртом к его раскрытому рту. Глубоким мощным засосом втянул в свою пасть язык Сифилитика. Цап острыми волчьими зубами. И выплюнул…

Костя Ломков по кличке Лом имел устрашающий вид: бритый наголо амбал с приплюснутым носом, тяжелой выдающийся вперед челюстью неандертальца, глубоко запрятанными глазками. Широкоплечий и мускулистый, он выглядел на все сто, но дело портили ноги, слишком короткие, с заметной кривизной. Из оружия он предпочитал велосипедную цепь, нож или молоток, это в ближнем бою. Кроме того, Лом неплохо стрелял. Совершив множество подвигов, фартовый Ломков ухитрился на родине не получить ни единой судимости, и теперь жил в Праге по своему чистому, как слеза младенца, паспорту и не от кого не прятался.

Ни Ломков, ни Шкиль никогда бы не поднялись выше уличных сутенеров, собирающих дань с русских проституток, но Тарасенко предложил им высокооплачиваемую работу своих телохранителей. Теперь парни отрабатывали авансы.

Весь вчерашний день Тарасенко и его люди ломали голову над проблемой: как избавиться от трупа телохранителя Гены, который лежал поперек разгромленной комнаты и уже начал источать сладковатую трупную вонь, на которую слетались злые осенние мухи. Но, сколько ни спорили, ничего оригинального так и не придумали, стали действовать по уже старой наработанной, можно сказать, классической схеме. Шкиль и Ломков разделись до трусов, закрывшись в ванной комнате, расфасовали тело Геннадия в большие герметичные пакеты из плотного целлофана.

Когда люди Тарасенко закончили эту трудоемкую грязную процедуру, хозяин заглянул в ванную, с пола до потолка залитую кровью, и ужаснулся увиденному: «Боже, я больше не смогу здесь мыться со своими девочками. Да я зайти сюда не смогу. Вы все испоганили, черти. Аккуратней надо было. Блин, мать вашу, сейчас блевону». Темной дождливой ночью труп, уложенный в два тяжелых чемодана и большую спортивную сумку, вытащили из подъезда и загрузили в машину. На лодочной станции в пригороде Праги мясников уже ждала моторная лодка и седой небритый мужик в матросском бушлате, тельняшке и капитанской фуражке с треснувшим козырьком.

Своим добрым открытым лицом и благородной сединой мужик напоминал романтический персонаж из знаменитой песни Аллы Пугачевой «Паромщик».

«Ну, в добрый путь, сынки. С богом», – сказал паромщик, перекрестился щепотью и, взяв весло, оттолкнулся от причала. Тарасенко остался на берегу и в бинокль наблюдал, как моторная лодка, ковыряя носом воду, тяжело, на медленном ходу идет против течения. Слабый мотор тарахтел, захлебывался и выпускал клубы вонючего серого дыма. На середине реки Ломков, Шкиль и романтический седой паромщик спустили чемоданы и сумку за борт, предварительно прикрутив к их ручкам какие-то железные чушки.

  80