очень нудно 
43 
***
На ужин Архипову достался половник каши и осклизлая сосиска второй свежести, пролежавшая целую вечность в полудохлом холодильнике. Панов, устроившись на табурете с другой стороны стола, лузгал семечки и дочитывал газетную статью о половых расстройствах у мужчин.
– М-да, – Панов сложил газету, горестно вздохнул и выругался. Видимо, тема половых расстройств была ему близка. – Жри, чего смотришь?
– Не хочу, – Архипов отодвинул от себя кашу.
– С вашего позволения я закурю? Если гражданин начальник не против.
Панов, ухмыляясь, достал из штанов пожелтевший чинарик, сжав его губами, чиркнул спичкой и пустил в лицо Архипова струю зловонного дыма, пахнущего не табаком, а свежими коровьими лепешками.
– Не возражаете, мать вашу?
Окно, выходившее на задний двор, было распахнуто настежь, ветерок шевелил занавеску, но вечерней прохлады не было и в помине. За забором на темном небе висел серп молодого месяца. В комнату долетал жаркий воздух, замешанный на дыме торфяных пожаров и сортирной вони. Дни бесконечного ожидания показались Архипову изощренной пыткой. Его по-прежнему не выпускали из этого старого, провонявшего мышами дома, кормили два раза в день какими-то отбросами, залежавшимися в сельском продмаге, выводили на двор под охраной. Несколько метров до будки туалета, сбитой из неструганного горбыля, и шагом марш обратно тем же маршрутом. Целыми днями он, пристегнутый цепью к спинке железной кровати, пролеживал бока или сидел за столом, листая страницы журналов «Огонек» пятилетней давности.
Панов, который тоже устал от ожидания, скрашивал убогий быт пивом, пасьянсом, да еще крутил ручку транзистора, искал в эфире блатную музыку. Когда надоедало слушать радио, вешал на гвоздь офицерский ремень, растягивал его и принимался точить самодельный ножик с плексигласовой наборной рукояткой. Видимо, это занятие доставляло ему истинное удовольствие. Панов трогал подушечкой пальца заточку острого, как бритва, клинка, отрицательно мотал головой и снова принимался за дело. Обуреваемый какими-то своими мыслями, он смотрел на пленника, как на обезглавленную, но еще живую курицу, и цедил сквозь губу: «Скоро тебя, паря, посадят на пику. Ой, больно будет. Такие дела… А ведь мы почти подружились».
Иногда Панов задавал вопросы, которые поставили бы в тупик философа. «А ты кто?» – вдруг спрашивал Панов. Архипов долго молчал, собираясь с мыслями, не зная, что сказать. «Ты никто», – самому себе отвечал Панов и принимался точить ножик. По утрам он приносил из сеней ведро воды и тряпочку, чуть больше носового платка. Отстегивал пленника от цепи, показывал пальцем на ведро: «На вот, помантуль немного». Панов ложился на койку и, сплевывая на пол шелуху семечек, смотрел, как Архипов ползает по крашеным доскам. Панову доставляло удовольствие наблюдать, как хозяин картинной галереи, засучив брюки, стоит на коленях возле кровати, стирая носовым платком его плевки. «Эй, жопа, тебе не скучно? – во всю глотку орал Панов, будто перед ним ползал слабо слышащий человек. – Может лабухов с гитарами позвать?» И покатывался со смеху.
Отсмеявшись, доставал из-под ремня пистолет, прищуривал глаз, наводил ствол на Архипова. «Пуф, пуф, прямо тебе в лобешник, – говорил Панов. – Все. Ты убит. Падай». Архипов замирал, не зная, что делать. «Падай, сука, тебе говорят, падай, – орал Панов. – Ты убит. Или в самом деле пустить тебе пулю?» Архипов валился на бок и, закрыв глаза, лежал на мокром полу, притворяясь убитым и ожидая разрешения подняться. «Лежи, лежи, до обеда, – орал Панов. – Привыкай, падла. Покойнику положено лежать».
Вечерами Панов читал газеты, которые привозил из города Карапетян, и комментировал свежие новости. «Вот пишут, в Челябинске баба пятерых родила, – вздыхал он. – Ну, блин… Это вообще, блин… Издержки… За такие вещи убивать надо». И замолкал на полуслове, не расшифровывая свою мысль. Архипову оставалось гадать, кого именно надо убивать за такие вещи. Бабу? Самих детей, появившихся на свет? Или мужика, сделавшего богатый приплод? А, может, в этом случае надо убивать именно Архипова? Как хочешь, так и понимай. Каждый вечер перед тем, как потушить свет, Панов повторял одни и те же слова: «Давай, братан, попрощаемся. Так, на всякий случай. Хочу, чтобы ты знал об этом: зла на тебя я никогда не держал. Но, сдается мне, что кто-то из нас двоих этой ночью того… Накроется саваном. И уже не проснется», – и гадко улыбался, давая понять, что «накроется саваном», разумеется, не он.
43 
