очень нудно 
56 
Дашкевич энергично мотнул головой, вырвав подбородок из руки тестя, отступил на несколько шагов. Показалось, Герман Викторович прибьет его на месте своим тяжелым кулаком.
«Ты хочешь, чтобы эти фотографии попали в какую-нибудь местную газетенку? – тесть принялся расхаживать взад-вперед, царапая стеклом паркет. – Все знают, чей ты родственник. Хочешь, чтобы на меня вылили ведра с помоями? Чтобы показывали пальцем в администрации губернатора? Чтобы над моей дочерью смеялся каждый уличный придурок?» «Я ничего такого не хотел. И в мыслях не было». «Ты не себя позоришь, дерьмо собачье, потаскун, – заорал тесть. – Меня позоришь, мою семью. Ты забыл о том, что она ждет от тебя ребенка? Но теперь этого ребенка ты не увидишь. Пороги всех судов обобьешь, скотина этакая, но не увидишь». «Это еще почему?» «Потому что я так хочу, – крикнул Герман Викторович. – И все. И на этом точка».
Дашкевич вытянулся в струнку и вжал голову в плечи, такого стыда, такого жгучего позора он не испытывал давно. Но глупо оправдываться, глупо говорить правду, заявляя, что в тот момент, когда были сделаны фотографии, он находился в сонном полуобморочном состоянии, даже не помнит той шлюхи, которая расположилась в его кровати. Он был физически не способен предаваться любви. Эти слова остались несказанными. Ни жена, ни тесть не поверит в беспомощные оправдания.
«Виноват, – тихо сказал Дашкевич. – Но стоит ли поднимать такой шум из-за какой-то потаскушки? Ну, грехи молодости. Мимолетное приключение. Господи… С кем не бывает?» Он хотел еще что-то добавить, но оборвал себя на полуслове, понимая, что сморозил что-то не из той оперы. Тесть уставился на зятя, как солдат на вошь, лицо пошло красными пятнами. «Мразь ты чертова, – рявкнул Герман Викторович. – Грехи молодости, говоришь? Твоя молодость давно в прошлом. Ты не забыл, кому обязан всем на свете. Я вытащил тебя на свет божий, когда ты прозябал в каком-то богом забытом автосервисе. Сидел в смотровой яме и высовывал оттуда свою чумазую морду, узнать, что творится на белом свете. Можно сказать, я подобрал тебя на улице».
«Я ничего не забыл, папа, – Дашкевич едва сдерживался, чтобы не сорваться с нарезки и не покрыть тестя отборным матом. – Но дело-то выеденного яйца не стоит. Из-за чего этот кипеш, эти шекспировские страсти?» «Я тебе больше не папа, ублюдок, – прокричал Герман Викторович. – Папа… Забудь это слово. Если ты считаешь, что дело не стоит выеденного яйца, значит, ты абсолютно безнадежный дегенерат. Я с самого начала возражал против вашего брачного союза с Верой. Но ты, сукин сын, проявил настойчивость. Ушлый… Знал, чья она дочь. И я уступил, и вот уже несколько лет корю себя за мягкотелость. Я поставил тебя технологом крупнейшего комбината, хотя в технологии ты разбираешься, как свинья в апельсинах, даже хуже. Позже пересадил в директорское кресло. Не пожалел ни сил, ни денег, задействовал все связи. И теперь эта тварь заявляет: грехи молодости, дело яйца не стоит. Мне в лицо заявляет такое… Ладно, ты у меня еще получишь такого пинка под задницу, что вспотеешь кувыркаться. Готовься к внеплановой ревизии и собранию акционеров. Посмотри, что ты проблеешь, когда выползешь на трибуну со своим жалким отчетным докладом. Знай: с сегодняшнего дня ты больше не директор комбината, а просто кусок дерьма».
Дашкевич решил, – хватит. Он выслушал все незаслуженные оскорбления и больше не желает унижаться. Его поласкают в собственном доме, в присутствии жены, ему угрожает этот старый хрен… Дашкевич сжал кулаки и шагнул вперед.
«Я понимаю, что не вписываюсь в интерьер вашей благородной семейки, – прошипел Дашкевич, с ненавистью глядя на тестя. – По-вашему я мордой не вышел. Потому что когда-то работал в автосервисе, зарабатывал на жизнь этими вот руками. По-вашему, я женился на Вере для того, чтобы присосаться к толстому вымени ее отца. Хрен с вами, думайте, как хотите. Но вышибить меня с комбината, закопать мою карьеру… Нет, у вас руки коротки. Вы занимаете высокий пост, пьете водку не только с местными чинушками, но и с высокими московскими дружками. Но меня вам не сожрать. Подавитесь. Потому что я спереди костистый, а сзади говнистый. А теперь выметывайся из моего дома. Пошел отсюда, сволочь старая».
«Вера, – заорал тесть. – Ты готова?» Жена, уже одетая к выходу, вынесла из спальни в коридор дорожную сумку и мягкий чемодан. Герман Викторович бросился помогать с вещами. Через минуты машина уехала.
56 
