28 
Затем все трое одновременно встали и, не обменявшись ни словом, подняли разомлевших пардов. Мгновение – и ремни упряжи подтянуты, а трое в плащах сидят в высоких седлах. Ножны мечей оттопыривали плащи, но под остроконечными капюшонами из толстой паутинной ткани не было шлемов: всадники не принадлежали к сословию воинов.
Быстрые хушенские парды сорвались с места и помчались, пластаясь над густой щеткой трав, так что только мелькали по сторонам облепленные лианами стволы. Время от времени один или другой пард взмывал вверх, перемахивая через кустарник или замшелый ствол поваленного исполина.
Вихрем вырвались три парда на просеку, где работали десятка четыре ссыльных под охраной солдат. Солдаты едва успели проводить их взглядами. Несколько сторожевых псов с басистым рыком бросились в погоню, но тут же отстали от пардов.
В минуту домчались всадники до охраняемых ворот. Заслышавшая рычание собак стража уже ждала, держа наготове оружие. Две баллисты, снаряженные огненными стрелами из поднятых над частоколом башен, «глядели» на дорогу.
Три всадника вырвались из тени Гибельного Леса. Стражники уперли в плечи приклады тяжелых арбалетов… Но медлили: все-таки – люди. До ворот оставалось шагов триста. Однако всадники, вместо того чтобы придержать пардов, погнали животных еще быстрее. Щелкнули, разряжаясь, арбалеты. Одна из баллист выбросила снаряд, ударившийся о дорогу и вспыхнувший огненным коптящим озерцом. Мимо. Стражники шарахнулись в стороны, трое в развевающихся серых плащах ворвались в открытые ворота и понеслись по дороге между двумя плодовыми рощами. Полдюжины стрел было выпущено им вслед – впустую. Пронзительный вопль боевой раковины предупредил охрану внутренних ворот о вторжении. Но те не успели их запереть. Пока четверо солдат бежали к тяжелым створам ворот, всадники уже примчались и, разбросав в стороны стражу, понеслись по придавленному жарой городку.
Солдаты бросились к стойлам пардов, но, прежде чем звери были оседланы, три всадника уже вынеслись на пристань.
Двухмачтовая улла [5] только что подошла к одному из причалов. Гребцы, подняв вверх длинные весла, убирали их внутрь. Солдаты, сверкая остроконечными шлемами, один за другим сходили по трапу.
Трое вскачь вылетели на причал и осадили хрипящих зверей. Один спрыгнул на раскаленные доски и, грубо растолкав солдат, взбежал по трапу на борт уллы. Так быстро, что опередил даже полетевшие ему вслед ругательства. Человек в плаще стремительно прошагал на корму, где на него с изумлением уставились молодой кормчий и десятник, командующий воинским отрядом уллы.
– Что надо? – резко спросил кормчий.
Человек молча распахнул плащ.
Под серой паутинной тканью конгаи увидели светло-зеленый мундир высшего чиновника и серебряный медальон с изображением Спящего Дракона.
– Вернуть всех! – холодно произнес человек в плаще.– Мы плывем к морю!
– С какой стати? – буркнул кормчий.– Люди устали и…
– Молчи, Ругон! – оборвал его десятник.– Не слушай его, мой господин! – обратился воин к человеку в плаще.– Он – верный человек! – И, выхватив свисток, четырежды дунул в него. А потом скомандовал зычным голосом, разнесшимся по всему причалу: – Всем – на борт! Живо! – И кормчему: – Пошевели своих, Ругон! Вниз по течению, да еще с попутным ветром – невелика работа!
Воины бегом устремились наверх.
Когда стражники с южных ворот примчались к пристани, последний из пардов был уже на палубе судна, а матросы втягивали трап.
– Стой! Стой! – закричали стражники, срывая со спин арбалеты.
Человек в плаще, стоявший у борта, вновь распахнул плащ.
Солнце вспыхнуло на серебре медальона.
Десятник стражников, подскакавший вплотную, всмотрелся, потом плюнул на горячие доски и развернул парда.
– Возвращаемся! Все в порядке! – крикнул он остальным, и вполголоса: – Не мог сразу сказать, собачий сын! Вскачь по такой жаре!
– Отдать швартовы! – рявкнул кормчий.
Несильно ударяя веслами, гребцы вывели уллу на середину Южанки. Ветер вздул золотистые паруса, и судно скорым ходом двинулось вниз по течению.
«…Тогда мудрейшая из Королев во славу Хаора Доброго повелела заложить крепкий мост через…» – дальше бумага свитка была запятнана черным, более всего напоминающим след сапога. Санти отбросил свиток и растянулся на животе под сенью одичавших лимонных деревьев. Их было много здесь, на побережье, куда не доставало влажное дыхание Гибельного Леса. И не только лимонов. Крохотные зеленые персики, орехи, оливки. Когда-то тут жили люди, но Санти даже представить не мог, как давно это было. Юноша опустил ладонь в крохотный ключ, выбивающийся из трещины между камнями и тут же исчезающий в земле. Смочив лоб, он снова потянулся за свитком. Юноша уже неплохо говорил на языке урнгриа. А вот читал пока с трудом: урнгурская письменность не имела ничего общего с конгайской. Да и рукописи ему попадались не слишком интересные: жалобы, отчеты управителей, своды каких-то правил. Но юноша все надеялся отыскать что-нибудь достаточно древнее, чтобы добраться до истоков народа урнгриа. Ему это представлялось невероятно важным. Но поиски оставались безуспешными. Даже тысячелетней давности рукописи немногим отличались от современных. Казалось, до прихода Санти и его спутников время в Урнгуре текло по кругу. Санти не слишком рассчитывал на успех. Даже тысячелетие – небольшой срок для такого народа. То, что он искал, уходило в более глубокую древность. Махд-Шагош! Он чувствовал этот звук, чувствовал так, словно это ключ от неведомой двери.
28 
