очень нудно 
50 
- Мы похоронены где-то под Нарвой,
- Мы были – и нет…
- Так и лежим, как шагали, попарно,
пели они уже вдвоем,
- Попарно, попарно.
- Так и лежим, как шагали, попарно,
- И общий привет!
Резкий, жестокий аккорд… и снова еле слышно звучит гитара:
- И не тревожит ни враг, ни побудка,
- Побудка, побудка.
- И не тревожит ни враг, ни побудка
- Померзших ребят.
- Только однажды мы слышим, как будто,
- Как будто, как будто,
- Только однажды мы слышим, как будто
- Вновь трубы трубят.
Ах, как рванула Цыпа гитарные струны! У Лешки даже мороз по коже…
- Что ж, подымайтесь, такие-сякие,
- Ведь кровь – не вода!
- Если зовет своих мертвых Россия,
- Россия, Россия…
слаженно, будто полжизни вместе, пели Цыпа и Леха.
- Если зовет своих мертвых Россия,
- Так значит – беда! -
пел Лешка и понимал всю непозволительную и сентиментальную нелепость ситуации!
Не имела права эта песня звучать в роскошном доме самого богатого предместья одного из центральных городов Западной Германии.
Именно эта песня…
Именно в этом доме. Купленном бывшей московской валютной проституткой на деньги, полученные ею за тысячи и тысячи порнографических видеокассет, гуляющих по всему земному шару!
Но остановить эту песню Лешка тоже был не в силах.
- Вот мы и встали в крестах да в нашивках,
- В нашивках, в нашивках,
- Вот мы и встали в крестах да в нашивках,
- В снежном дыму…
пели они оба уже в полный голос, -
- Смотрим и видим, что вышла ошибка,
- Ошибка, ошибка,
- Смотрим и видим, что вышла ошибка,
- И мы – ни к чему!…
Цыпа тренькнула одной струной, впервые посмотрела на сидящего, съежившегося под одеялом Лешку и тихо повторила:
– И мы – ни к чему… Алешенька.
И тогда Лешка простил и себе, и Лариске «эту песню в этом доме».
Показалось, что если представить себе, будто это не кровать, а некий крохотный мирок на двоих, изолированный от стен этого дома, от окружающего его сада, от города, на окраине которого раскинулся этот сад, от всей этой чужой страны, где и Лариска, и Лешка оказались выплеснутыми мутной волной дурацких и случайных обстоятельств, может быть, тогда они смогут иметь право хотя бы на редкие проявления сентиментальных нелепостей?…
– Ты когда последний раз звонил домой? – тихо спросила Цыпа.
Лешка смутился, потянулся за сигаретами.
– Ладно, – сказала Цыпа. – Твое дело. Хочешь хорошую работу? Не по двенадцать марок в час за разборку мусора, не по пятьдесят за вечер с гитаркой… По пятьсот за смену. Поначалу только. Дальше – больше. В смысле за съемочный день. Ты же артист, а это примерно одно и то же.
Лешка сообразил, что предлагает ему Лариска, отвел глаза в сторону:
– Но я же артист драматический.
– А кому ты нужен здесь «драматический»?! – Лариска от злости даже басовые струны на гитаре рванула. – Был бы ты цирковой, еще куда ни шло: встал вверх ногами, перевернулся через голову, и всем все понятно. А драматический ты артист или, еще чего хуже, писатель русский, – кому ты здесь на Западе сдался? Я четыре года в Америке прожила – знаешь, сколько я таких русских гениев повидала?! В Москве или в Ленинграде на них рот разевали, в киосках «Союзпечать» фотками торговали, за их автографами девки в драку, а там, в Нью-Йорке… Кто они? Где они?… Сидят на грошовом вэлфере и не чирикают. И здесь то же самое. Что социал им бросит, то они и схавают. Мне партнер нужен, Алеха. На которого я бы по-настоящему заводилась. Чтобы в сердце хоть что-нибудь шевелилось!… Любимый партнер, постоянный, а не случайный кобель с тупой харей и перекачанными мускулами. Сколько я еще продержусь в этой индустрии? Цех-то – вредный! Тут лошадиного здоровья не хватит. Пора свою фирму открывать – под американским флагом. Хочешь со мной?
Лешка загасил сигарету в пепельнице, сказал тихо, потерянно:
– Я домой хочу.
– Чего же ты не звонишь им? Они же там небось с ума сходят.
– Я звонил, – понуро сказал Лешка.
– Когда?
– Еще когда с театром по воинским частям между Лейпцигом и Эрфуртом ездили.
– А потом?
– Потом стеснялся…
– Ну и сволочь же ты! А посмотришь – и не скажешь… Звони немедленно! Вот тебе телефон – звони сейчас же. Вались в ноги, проси прощения, убалтывай их, как можешь. Это же родные люди! Елочки точеные, была бы у меня хоть какая-нибудь родня – я бы вообще с телефона не слезала бы! Так и висела бы на шнуре, как обезьяна на лиане… Звони, сукин кот, расскажи им, что жив-здоров, успокой.
50 
