очень нудно 
70 
Что тут началось – словами не описать!
Решением обербургомайстера города по тревоге было поднято специализированное подразделение, натасканное на разгоны уличных нацистских демонстраций и других массовых беспорядков городского типа.
Чтобы не провоцировать жителей своего города на волнения и гражданское неповиновение, мудрый и осторожный бургомаистер запретил руководителям ипподрома прерывать бега, обещая им в дальнейшем поддержку Ратхауза. По-нашему – Горсовета.
В восьмом заезде красотка Пикулина, придя первой к финишу, вынула из отощавших касс ипподрома еще триста тысяч марок и презентовала их нашим героям – поразительно спокойному Лешке и почти сбрендившему Грише.
Ипподром рыдал! Молился и рыдал, рыдал и молился!…
В девятом и десятом заездах, как я и ожидал, победили соответственно Лешкины Тимбер и Томми. Чем укрепили финансовое положение герров Самошникова и Гаврилиди еще на четыреста тридцать тысяч западногерманских марок…
Тут Гриша очнулся, пришел в себя и стал в привычную позу менеджера артиста Самошникова: с полицией он подписал все договора на охрану и сопровождение, вызвал специальную бронированную инкассаторскую машину для денег и представительский, длиною с трамвайный вагон, белый лимузин «мерседес» – для себя и Лешки.
– Инкассаторский броневик я нанял только на сегодня, – небрежно сказал Гриша. – Доехать до банка. Мало ли шо?… Ни за кого же поручиться нельзя. А лимузин этот… Не, ты только посмотри! Тут же по три двери с каждой стороны! Это таки – «мерседес»! Так он у нас на неделю. Мы на нем завтра в Бонн поедем, повезем эти поганые десять косых той посольской курве!… Не возражаешь?
Сознания того, что отныне он обладает гигантской, неслыханной суммой денег, у Лешки не было.
Отчетливо он понимал лишь одно – теперь у него есть те десять тысяч марок, которые он должен заплатить за возвращение домой.
– А попроще нельзя было? – тоскливо спросил измученный Лешка.
Ответить Гриша не успел…
В сопровождении прессы и телевидения на ипподром въехал сам обербургомайстер. Он лично поздравил русских героев с неслыханной удачей и произнес небольшую речь о неразрывных связях русского и немецкого народов. Начал он с того, что Кандинский и Тютчев жили и творили в Мюнхене, Тургенев в Баден-Бадене, русская эмиграция времен революции семнадцатого года осела в Берлине, а закончил свою речь трогательным сообщением, что его папа в сорок втором был похоронен под Смоленском на краю деревни Липки.
Тут же из своей машины обербургомайстер позвонил Президенту местного отделения знаменитого «Дойче Банка» и попросил в порядке исключения открыть в субботу один из филиалов, чтобы наши новые русские друзья смогли бы положить на свой счет…
– Как, у вас нет своего счета? Кайн проблем! Сейчас будет!…
…который для них сейчас немедленно откроют, всего лишь пару миллионов марок, честно выигранных ими на ипподроме и не облагаемых ни одним пфеннигом подоходного налога!…
Вот так-то, Владим Владимыч! Последовавшие за этим события, насколько я помню, вы хотели увидеть своими глазами.
– Если можно.
– Как сказал бы Гриша Гаврилиди, «он еще будет спрашивать?!» – рассмеялся Ангел. – Укладывайтесь поудобнее и…
Я зажмурился. Так было легче переноситься из Этого Времени в То. В связи с частыми сменами Временного Пространства к середине ночи у меня уже выработался некий комплекс привычных приемов.
– Поехали? – услышал я голос Ангела.
– С Богом… – машинально сказал я.
– Ну, уж дудки! – на удивление неприязненно возразил Ангел. – Я бы хотел, чтобы вы наблюдали произошедшее беспристрастным писательским глазом.
– «Беспристрастного» глаза у писателей не бывает, Ангел, – сказал я. – Все мы в плену у самих себя, любимых… И про кого бы мы ни сочиняли, мы вольно или невольно пишем о себе. Тщательно скрываемые от постороннего глаза пороки, темные и ужасные стороны своей души мы зачастую приписываем выдуманным нами же отрицательным персонажам, а наши положительные герои совершают поступки, так и не совершенные нами в нужные и критические моменты нашей жизни. То же касается и прекрасных черт характеров наших придуманных симпатяг. Это те свойства души и характера, которые мы сами безумно хотели бы иметь. Так что ждать от сочинителя беспристрастности – дело тухлое, Ангел. А со Всевышним, я смотрю, у вас складывалось не все гладко, да?…
Но ответа Ангела я уже не услышал.
70 
