7 
Тетушка его умерла десять лет назад, и дом постепенно утратил уют, так что теперь он казался чересчур по-мужски педантичным.
Но для него, нового владельца, так было лучше. Ему не хотелось видеть в Рок-Хаусе женщину. Ему не нужна была здесь женщина, с ее болтовней и вечной претензией на внимание, но больше всего, видит Бог, он не хотел видеть Луизу рядом с собой на брачном ложе.
Обессиленный, он упал в кресло. Но потом решил, что больше не выдержит, если снова окунется в страдальческие мысли о неизбежности предстоящего.
Надо куда-то пойти, чем-нибудь заняться. Надо перестать думать только о Луизе и не вспоминать больше ее страстные поцелуи, тот неистовый огонь, которым она выжгла его душу, оставив там, внутри него, одно лишь отвращение.
Он поднялся и позвонил в колокольчик. Когда появился слуга, велел подготовить лошадь.
— Позаботьтесь, чтобы это был самый резвый жеребец; в конюшне.
— Будет исполнено, ваше сиятельство. Желаете, чтобы грум сопровождал ваше сиятельство?
— Нет, я поеду один.
Он поднялся наверх переодеться для верховой езды. Его бывший ординарец, хорошо изучивший его характер за несколько лет, угадал плохое настроение своего хозяина и не имел никакого желания усугублять его.
Граф молча переоделся, потом обратился к ординарцу:
— Я не знаю, как скоро я вернусь, Бейтс. Но если меня долго не будет, не нужно, чтобы за мной кого-нибудь посылали, мне этого не хочется. Я в состоянии сам о себе позаботиться, ты это прекрасно знаешь.
Бейтс понимающе усмехнулся.
Будучи вышколенным слугой, он лучше многих знал, насколько хорошо граф может позаботиться о себе и тех, кто служит под его началом.
— Я скажу им, чтоб не волновались за вас, милорд, — сказал он в ответ, но граф уже спешил по коридору к лестнице.
Когда он оседлал жеребца, поджидавшего у парадного выхода, тот немедленно продемонстрировал свое чрезмерное своенравие, вызывающе взбрыкивая.
Граф надеялся, что пребывание на воздухе освободит его голову от дурных мыслей и поможет ему найти решение проблемы, и вот теперь на какое-то время ему пришлось сосредоточиться только на том, как справиться с норовистым жеребцом, и мгновения этой извечной борьбы между человеком и животным подарили ему истинное наслаждение.
Когда деревья парка остались позади, он пришпорил коня, и тот помчался галопом по полям с такой скоростью, что думать о чем-либо другом стало совсем невозможно.
Это принесло облегчение если не голове, то хотя бы телу.
И лишь когда наконец его конь устал и, полностью смирившись с седоком, перешел на размеренный шаг, граф снова обратился в мыслях к вопросу о своей предполагаемой женитьбе.
«Почему, — спрашивал он себя, — я так глупо позволил вовлечь себя в любовные сети (если вообще к подобной связи можно применить слово любовь) незамужней девицы?»
По правде говоря, он, конечно, мог бы тогда, хотя она и не оставила ему большого выбора, прогнать Луизу. Безусловно, ему следовало поступить именно так, хотя он чувствовал бы себя после этого напыщенным индюком и педантом.
До этого случая во всех его любовных интригах участвовали лишь искушенные замужние женщины, прекрасно знавшие правила игры и, конечно, не делавшие никаких попыток их изменить.
Нельзя утверждать, что все те женщины не горели желанием покрепче привязать его к себе, если бы это было в их силах.
Они неизбежно жаждали этого, потому что он имел красивую внешность и умел быть пылким любовником. Он покорял сердца женщин, хотя сам при этом желал обладать лишь их телами.
«Я люблю вас. О, Литтон, как я люблю вас!»— не раз в своей жизни он слышал подобные слова из женских уст.
Тогда он испытывал удовлетворение, и его переполняло чувство благодарности. Но при этом его никогда не преследовало желание продлить отношения, сделать их постоянными, и он без всякого труда и даже малейшего сожаления говорил им «Прощай».
«Остерегайся честолюбивых мамаш и их достигших брачного возраста дочерей!»
Как часто его предупреждали об осторожности? Ведь не зря же тех девиц, что встретились ему в Индии, Брук неизменно относил к тем представительницам женского пола, которых следовало избегать.
Когда-то — это было сразу после окончания Оксфорда — его отец раз и навсегда определил отношение сына к слабому полу.
— Я посылаю вас в гренадеры, Литтон, — напутствовал он своего отпрыска. — Это наш семейный полк, и я постыдился бы видеть вас в любом другом полку.
7 
